Над кукушкиным гнездом - Кизи Кен

Макмерфи включил скорость.

— Однажды я сюда приезжал — черт знает сколько времени прошло! — в тот год мы возвращались с корейской заварухи. Заехал навестить. Старик и мамаша были еще живы. Хорошо было дома тогда. — Он отпустил сцепление и тронулся, но тут же снова затормозил. — Боже мой, — сказал он, — посмотрите туда, видите платье? — Он показал назад. — На ветке того дерева? Тряпка желтая с черным?

Я разглядел что-то вроде флага, развевавшегося высоко в ветвях над сараем.

— Это то самое платье, девчонки, которая первый раз затащила меня в постель. Мне было десять, а ей, кажется, и того меньше; тогда считалось, что переспать с кем-нибудь — это очень серьезно, и я спросил у нее, не думает ли она, что нам следует как-то объявить обо всем этом? Ну, например, сказать старикам: «Мама, у нас с Джуди сегодня состоялась помолвка». Я говорил это вполне серьезно — большим был дураком; я ведь думал: если ты, парень, сделал это, значит, законно женился, прямо на том же месте и в тот же час, хочешь ты того или нет, и правило нарушать нельзя. А эта маленькая шлюха, — самое большее, восемь-девять лет — наклоняется, поднимает платье с пола и сообщает, что дарит его мне, мол, повесь его где-нибудь, а я пойду домой в трусах, вот и все объявление, они уж как-нибудь догадаются. Боже, девять лет, — Макмерфи протянул руку и ущипнул Кэнди за нос, — а знала намного больше иных профессионалок.

Кэнди засмеялась и укусила его за руку; он стал внимательно изучать это место на руке.

— В общем, так или иначе, пошла она домой в трусах, а я ждал, пока стемнеет, чтобы ночью забросить куда-нибудь это чертово платье… Но вы чувствуете этот ветер? Так вот, ветер подхватил платье, как воздушного змея, и оно улетело куда-то за дом, а на следующее утро, ей-Богу, вижу: оно уже висит на том дереве, и теперь весь город, как мне тогда казалось, шел сюда, чтобы на него поглазеть.

Макмерфи облизывал руку с таким горестным видом, что Кэнди рассмеялась и поцеловала ее.

— Таким образом, флаг мой был поднят, и с того дня до настоящего момента я старался быть достойным своего имени — Рэнди, преданный в любви; а во всем виновата та девятилетняя девчонка из моего детства.

Дом проплыл мимо. Макмерфи зевнул и подмигнул.

— Научила меня любить, спасибо ей, сладкой попке.

Он говорил, а задние огни обгонявшей нас машины вдруг осветили его лицо, и в ветровом стекле я увидел такое выражение, какое он позволил себе наверняка лишь потому, что понадеялся на темноту: страшно утомленное, напряженное и отчаявшееся, словно у него не оставалось времени, чтобы доделать задуманное…

А голос его, спокойный, добродушный, не спеша повествовал о его жизни, которая на время стала нашей, о веселом прошлом, полном детских шалостей, приятелей-собутыльников, любящих женщин, и пьяных драк ради мелких почестей; о прошлом, куда мы все смогли отправиться в мечтах.

Большая Сестра начала свой очередной маневр на следующий день, как только мы вернулись с рыбалки. Этот замысел родился у нее накануне поездки, после разговора с Макмерфи о том, какую выгоду он получает от рыбалки и прочих хитрых мероприятий такого рода. Она обдумывала свой замысел всю ночь, проанализировала его с разных точек зрения, окончательно поверила в то, что он вполне осуществим, и следующий день начала с осторожных намеков, чтобы слухи пошли не от нее, а от больных, а затем расширились и охватили все отделение прежде, чем она затронет эту тему на собрании.

Она знала: люди рано или поздно начнут сторониться того, кто, по их мнению, дает больше чем принято: санта-клаусов, миссионеров, благотворителей с их пожертвованиями, и подумают: а им-то что за выгода? Криво усмехнутся, когда, например, молодой адвокат принесет детям в местную школу мешок орехов — перед самыми выборами в сенат, вот хитрый дьявол, — и будут говорить друг другу: этот себе на уме.

Она знала: немного нужно, чтобы пациенты задумались, зачем Макмерфи тратит столько времени и сил на организацию рыбалки, игры в лото, на тренировки баскетбольной команды? Что заставляет его постоянно суетиться, когда все в отделении привыкли довольствоваться спокойной и размеренной жизнью, играя в пинэкл и читая прошлогодние журналы? Почему этот ирландский лесоруб, отбывавший срок за драку и азартные игры, вдруг повязывает голову платочком, воркует, как школьница, и битых два часа под восторженный рев всех острых разыгрывает из себя девушку, которая учит Билли Биббита танцевать? С чего бы этот прожженный плут, ярмарочный мошенник и закоренелый картежник, всегда просчитывающий все ходы, вдруг рискует продлить свой срок в психушке, все больше и больше настраивая против себя женщину, от которой как раз и зависит, кого выписать из больницы, а кого нет?

Сестра положила начало такому ходу мыслей пациентов и, кроме того, собрала информацию об их финансовом положении за последнее время. Она, должно быть, провела не один час, копаясь в документах. Информация свидетельствовала об устойчивом истощении капиталов всех острых, кроме одного. Его капитал с того дня, как он прибыл, продолжал неуклонно увеличиваться.

Острые начали подшучивать над Макмерфи, мол, он дерет с них шкуру помаленьку, а он спокоен, потому что никогда этого не отрицал. И даже хвастал, что, если пробудет в больнице с годик, выйдет отсюда не с худым кошельком, тогда уж точно отойдет от всех дел и проведет остаток жизни во Флориде. Они смеялись, когда он был рядом, но, если он находился на ЭТ, ТТ или ФТ, или когда сестра его вызывала на дежурный пост и отчитывала за что-то, при этом на ее застывшую пластмассовую улыбку он отвечал своей обычной широкой и нахальной, им становилось не до смеха.

Они спрашивали друг у друга, с чего это он в последнее время так шустрит, подначивая, например, пациентов отменить правило, по которому все перемещения пациенты должны осуществлять в терапевтических группах по восемь человек («Билли поговаривает о том, что снова будет резать себе вены, — говорил он на собрании, выступая против этого правила. — Так кто из вас войдет в его восьмерку, чтобы вместе с ним сделать это терапевтически?»), а еще своими интригами заставил доктора, который после рыбалки слишком сблизился с пациентами, организовать подписку на «Плейбой», «Нагтет» и «Мэн» и выбросил все номера «Макколз», которые пухлолицый тип из связей с общественностью приносил из дома, складывал стопкой в отделении, а статьи, которые, по его мнению, могут представлять для нас особый интерес, отмечал зеленым. Макмерфи даже послал петицию по почте куда-то в Вашингтон, в которой просил разобраться, почему в государственных больницах продолжают практиковать лоботомию и электрошок. Интересно, все чаще задавались вопросом пациенты, какую выгоду хочет извлечь Мак из этого?

После того как эти слухи уже с неделю бродили по отделению, Большая Сестра решила войти в игру на одном из групповых собраний. Но когда она попыталась это сделать, Макмерфи заткнул ей рот прежде, чем она как следует разошлась. А начала она с того, что шокирована и обескуражена тем ужасным состоянием, до которого докатилось отделение. Умоляю вас, посмотрите вокруг: везде на стенах порнографические картинки, вырезки из непристойных книг; это ненормально, и она собирается обратиться в Главный корпус, чтобы провели расследование, каким образом эта грязь попала в больницу. Она откинулась на спинку стула и, сидя как на троне, выдержала паузу в несколько секунд; наступила полная тишина, сестра уже готовилась продолжить, чтобы назвать виновника всего этого, как вдруг тишину разорвал оглушительный хохот Макмерфи и он сказал: ну, конечно же, прямо сейчас и не забудьте напомнить в Главном корпусе, чтобы они прихватили с собой зеркальца, когда займутся расследованием. Так что в следующий раз она решила действовать в отсутствие Макмерфи.

Ему должны были звонить по междугородному из Портленда, и он в сопровождении одного из черных отправился вниз к телефону, где сидел и ждал звонка. Около часа дня, когда мы начали перетаскивать мебель, подготавливая дневную комнату, черный коротышка спросил у нее, нужно ли позвать Макмерфи и Вашингтона на собрание, но она сказала, что нет, пусть звонит дальше, более того, кое-кто из пациентов, возможно, обрадуется, получив возможность обсудить нашего мистера Рэндла Патрика Макмерфи, когда его сильная личность ни над кем не тяготеет.

Они начали собрание смешными рассказами о нем и его выходках, какое-то время говорили и пришли к выводу: все-таки он отличный парень; она молчала и ждала, когда они выговорятся. Но вот начали всплывать вопросы: что с Макмерфи? Почему он себя так ведет и все это вытворяет? Кто-то предположил, что, может, его история о том, как он симулировал драки в исправительной колонии, чтобы попасть сюда, вовсе не выдумка и он действительно сумасшедший. Услышав это, Большая Сестра улыбнулась и подняла руку.