Клей - Уэлш Ирвин

Терри засмеялся и сжал её руку. Нравится ему эта девчонка. Иногда даже приятно бывает, когда тобой тёлка командует. Минут пять от силы.

Многоквартирные дома сменили шикарные виллы, чтобы уступить место пустынным предместьям и объездным дорогам. И вот идущий на взлёт самолёт проревел над ними, и лимузин въехал на парковку спортивно-концертно комплекса «Инглистон». Чтобы растолкать Джонни, пришлось постараться. Охрана Катрин не слишком обрадовалась её свите, но сам факт того, что она объявилась, вызвал у них такое облегчение, что они без лишних вопросов выдали каждому пропуск за кулисы.

В Зелёной гостиной они принялись за халявную еду и выпивку, а Катрин спряталась в сортире, поблевала и подзавела себя для концерта.

Пошатываясь, Катрин Джойнер вышла на сцену «Инглистона». Это был самый долгий путь к микрофону за всю её карьеру; возможно, в этот раз было не так мрачно, как в Копенгагене, там она волочилась по сцене, когда её привезли из гостиничного номера с заездом в реанимацию, где из её желудка просто выкачивали таблетки. Но всё же было нелегко: ей казалось, она вот-вот упадёт в обморок под жаркими софитами, и каждой клеточкой она ощущала тупую, нечистую боль, которую наркотики оставили после себя в её истощённом теле.

Она кивнула музыкантам, и группа заиграла «Женщину-загадку». Когда она вступила, первую половину песни голос был едва слышен. Но тут с ней произошло нечто абсолютно ординарное и в то же время замечательное, сказачное: Катрин Джойнер почувствовала музыку и вписалась в ансамбль. На самом деле это был всего лишь концерт, каким он должен быть, но это было настолько лучше того, к чему уже привыкла Катрин и её публика, что в данном контексте представляло собой небольшой триумф. А главное, ностальгирующая, благодарная и порядком поддатая публика восприняла на ура.

Когда выступление закончилось, её вызвали на бис, Катрин вспоминала о гостиничном номере в Копенгагене. Пора б уже и отпустить, подумала она и, повернувшись к гитаристу Денни, ветерану её концертного ансамбля, сказала:

– «Настоящая любовь».

Денни кивнул группе. Катрин под оглушительные аплодисменты вышла к микрофону. Терри был на седьмом небе от счастья.

– Мне очень понравилось в Эдинборо-сити. Я отлично повеселилась. Эту песню я посвящаю Терри, Рэбу и Джонни из Эдинборо, с Настоящей Любовью.

Это был апогей, хотя Терри и расстроился немного, что о нём не отрапортовали как следует, а именно – Джус Терри.

– Так бы все у нас на районе прикололись бы, – объяснил он Рэбу.

Когда Катрин вернулась за кулисы, Франклин Дилэни хотел поздравить её с успехом, но Терри его перехватил.

– Концерт закончен, – сказал он и оттолкнул её бывшего менеджера.

Катрина махнула рукой, отгоняя готовую вмешаться охрану.

Терри повёл всю компанию через парковку к такси, которые ждали, чтобы отвести их в «Доспех» – главное питейное заведение Брумхауса. Многие вещи Катрин вдруг увидела с потрясающей яркостью, не на уровне понимания – она была в таком объебосе, что вообще едва соображала, – но вот что было очевидно: после этого концерта она ещё долго не выйдет на сцену.

Для всего мира она была феноменально успешной артисткой, но для самой Катрин Джойнер её молодые годы пролетели в турах, гостиничных номерах, звукозаписывающих студиях, виллах с кондиционерами и не приносящих никакого удовлетворения отношениях. После с ума сводящей скукотищи маленького городка недалеко от Омахи она жила по расписанию, которое составляли другие, окружённая друзьями, кровно заинтересованными в поддержании её коммерческого успеха. Отец был её первым менеджером, расстались они на ножах. Катрин подумала, как умер Элвис – не в спортивном костюме, рухнув у себя в номере в Вегасе, а дома, на своей постели, в Мемфисе, окружённый семьёй и друзьями. Любящие люди с таким же успехом могут поторопить твоб кончину, как и новые прихлебатели. Они просто не смогут уследить, как быстро ты угасаешь.

Но её это вполне устраивало. Какое-то время. Она не понимала, что живёт на карусели, пока ей не захотелось сойти и это оказалось невозможно. Весь этот бред с голодом, это всё от навязчивого желания полностью контролировать своё тело. Конечно же, всё это ей уже говорили пять тысяч раз, но теперь она это чувствовала и собиралась эту проблему как-то решить. И решить самостоятельно, без участия деятельного спасателя, который всегда всплывал, как по сигналу, когда не было уже сил терпеть, и мог порекомендовать нового парня, или причёску, или качественную технику, или недвижимость, или книгу по самоусовершенствованию, революционную диету, витамины, психиатра, гуру, ментора, религию, духовного наставника, да что угодно, что могло бы сгладить противоречия, подлечить раны и отправить Катрин обратно в студию и на гастроли. Чтобы дальше доить денежную корову, которая обеспечивала целую компанию прихлебателей.

Терри, Джонни, даже Рэбу нельзя доверять больше, чем остальным. Они такие же и ничего не могут с этим поделать, они поражены болезнью, которая прогрессирует с каждым днём, и симптомы её – в необходимости использовать беззащитного уязвимого человека. Они милые ребята, в том-то и загвоздка, и всегда такими были, но с зависимостью окружающих и от окружающих всё равно надо завязывать. А всё ж таки, пока длится этот наркотический бред, они умудрились ей кое-что показать, нечто важное и годное к применению. И что самое удивительное, им было не наплевать. Они не корчили из себя пресытившихся, уставших от жизни. Их многое волновало, часто всякие глупости и банальности, зато искренне. И заботы их были насущными, потому что жизнь их протекала вне деланного мира медиа- и шоу-бизнеса. За этот мир невозможно волноваться всерьёз, потому что он не твой. В сущности, это изощрённая деньговырабатывающая машина; ты спрыгнешь, а она дальше попыхтит.

Несколько дней она будет просто спать. Потом поедет домой и отключит все телефоны. А потом снимет где-нибудь скромную квартиру. Но сначала она споёт на публике. Ещё один последний раз.

Так и получилось, что Джус Терри и Катрин Джойнер спели дуэтом «Не разбивай мне сердце». Когда их объявили победителям конкурса и наградили набором кухонных принадлежностей, предоставленных компанией «Беттервер», они спели «В бурной речке острова» на бис. Луиза Малкольмсон окрысилась, ведь они с Брайаном Топси очень неплохо исполнили «Только ты мне нужна».

– Да вы просто этой богатой американской сучке жопу лижете, – по-пьяному громко сказала она.

Лиза напряглась, но ничего не сказала. Терри обмолвился словечком с Брайаном Топси, и тот увёз Луизу домой.

Пройдут годы, и все будут говорить, что последний свой концерт Катрин Джойнер дала в Эдинбурге, и будут правы, но очень немногие будут знать, что это было не в «Инглистоне», а в «Доспехе», главном питейном заведении Брумхауса.

Если «Инглистон» был водоразделом для Катрин, то для Терри им стал «Доспех»

А каким был бы теперь Голли, если б остался жив?

Глаза Голли частенько ему являлись. Чаще всего он видел их, когда спал в одиночестве; когда Фабьен уезжала во Францию и начинался период отсутствия в их «тяни-толкай» отношениях, а он ещё не сподобился заменить её местным аналогом. Огромные шары малыша Энди Гэллоуэя не смотрели на него живо или озабоченно, но зияли смертью и пустотой, рот, застывший в беззвучном крике, сочился кровью, капли которой оставались на крупных белых зубах. Из уха кровь струилась по золотому штифту в мочке. Билли придерживал его безжизненную голову, от этого руки его и одежда пропитались металлическим запахом крови. Он чувствовал его вес, и насколько маленьким и лёгким казался Голли при жизни, настолько тяжёлым было его мёртвое тело.

Тогда у Билли во рту появлялся металлический привкус, как будто он посасывал старую двухпенсовую монету. Последнее время он старался избавиться от этого наваждения, но оно всё время возвращалось. И вот теперь, в этом баре, спустя столько лет, он снова почувствовал этот вкус. Чувство утраты и психичекая травма оставили по себе фантомное послевкусие. Живот свело, и желудок подёрнулся судорогами, как будто на дне его лежал здоровый кусок мрамора.

А ещё, как пузырилась кровь на Голлиных губах, будто в эту секунду он ещё дышал, делал последний вдох. Но Билли не допустил этой мысли, он знал, что Голли мёртв и воздух выходит из его лёгких.

Он вспоминал, как вопил Карл, как Терри рвал на себе волосы. Билли хотелось двинуть обоим, сказать, чтоб они заткнулись. Ради Голли, заткните ебальники. Проявите уважение к парню, мать вашу. Скоро Терри поймал его взгляд. Они кивнули друг другу. Терри шлепнул Карла. Нет, в Шотландии прани друг друга не шлёпают. Это кокни шлёпают своих миссус по заднице, оттуда всё пошло. Нет, то была звонкая затрещина. Терри не расслабил кисть, это вам не девичий, не пидорский шлепок. Билли помнил это. Тогда это казалось пиздец как важно. Теперь всё это ему представлялось полнейшей дичью, вызывало пренебрежение и грусть. Что толку бояться собственных вредных привычек, к ним-то мы как раз можем приспособиться, они беспокоят нас лишь изредка. Мы опасаемся неожиданных, непредсказуемых, брутальных импульсов, которые приходится сдерживать всеми силами, порывов, которые никто не видит и, надо надеяться, не увидит.