Великая Мечта - Рубанов Андрей

Юра явно пытался набить себе цену, пророча для себя три года лишения свободы – его выпустили через одиннадцать с половиной месяцев.

Бутырская тюрьма имеет много общего с Московским государственным университетом. Она тоже московская и тоже государственная. Неполного года отсидки Юре вполне хватило, чтобы пройти полный курс наук и сдать экзамены.

Мы встретились в тот же день. Друг выглядел утомленным. Перемещение из несвободы в свободу шокирует человека. Но Юра хорошо владел собой.

– Твоя тачка в порядке, – сказал я и протянул ему ключи от автомобиля.

Друг повертел их в руках. Глядя на меня, он не скрывал своего изумления. Его провожал в тюрьму унылый студент, поборник морали, правильный мальчик из хорошей семьи, а встретил – поджарый и твердый боец, во взгляде которого ясно читалась готовность вписаться в любое денежное дело, за исключением убийства детей и старух.

– Я слышал, ты женился? – весело спросил Юра. Я солидно кивнул.

– Держи. – Он протянул ключи мне. – Это мой свадебный подарок.

– Спасибо, Юра, – искренне сказал я, – но тебе сейчас машина нужнее.

Он не опустил руку, в которой держал ключи. Но и я не пошевелился. Я всегда считал, что получать дорогие подарки еще хуже, чем одалживать деньги.

Но Юра смог настоять на своем.

Вечером того же дня мы пили пиво и разговаривали на любимую тему двадцатидвухлетних дураков, а именно о планах на жизнь. Юра твердо решил делать уголовную карьеру, ибо эта дорога наверх – самая короткая. По крайней мере, сам он в это верил. Я не спешил разделить его точку зрения. Снова, как год назад, я колебался. Снова умел глядеть по сторонам, но не умел видеть, что происходит.

Граждане города Вавилона, а затем постепенно и всей страны, в девяносто первом году уже скорректировали свою мораль и нравственность. С большой помпой прошел по экранам американский эпос «Унесенные ветром». Издатели отпечатали и с успехом распродали одноименную книгу Маргариты Митчелл. Вся страна, от Белого моря до Черного, рыдала, наблюдая за приключениями несгибаемой девушки Скарлетт. С дрожью сердца публика внимала финальному монологу из первой части. Там девушка Скарлетт с развевающимися на фоне закатного неба волосами бросает в пространство выстраданную фразу:

– Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать!

Очень важно, что такие слова произнесла женщина (призвав вдобавок в свидетели Бога). Ведь именно женщины являются основными носителями морали в обществе. Мужчина же по своей природе аморален, он убийца и насильник. Вчера он мочил мамонта, сегодня – банкира, ему без разницы, ему важно накормить свою женщину, иначе ее унесет ветром.

Таким образом, воровать и обманывать вроде как стало разрешено. Конечно, политики, министры, газеты и ти-ви этого не сказали и никогда не скажут, и слава Богу. Но девушка Скарлетт вполне справилась одна за всех.

Миллионы ее пламенных поклонниц каждое утро швыряли своим мужьям в их похмельные лица упреки. Васька нашел, где взять деньги, и Петька добыл деньги, и Гришка достал деньги, почему ты не возьмешь, не добудешь, не достанешь?

На мой взгляд, тюрьма никак не изменила Юру Кладова. Он не стал более грубым, или более циничным, или более жестоким. Не сделал себе даже татуировки на память. Наколка как была одна, так и осталась. Исполненная еще во время срочной службы надпись в две строки на левой икре. Цитата из Кена Кизи:

Проснулся в начале восьмого. Кто рано встает – тому Бог дает. К тому же за окном играло красками и ароматами лето. Грех валяться в постели, когда за окном ярко-зеленая листва упоительно сопротивляется теплому ветру, а густо-синее небо, перечеркнутое пополам белым следом пролетевшего самолета, обещает не только длинный безоблачный день, но и то, что таких дней впереди еще очень и очень много. Что там много – вся жизнь впереди!

Завтрак, состоящий из пустого чая, размышления над оторванными пуговицами единственной приличной рубахи, боль в разбитой губе, глаза, слезящиеся от летающей по комнате собачьей шерсти – все ерунда по сравнению с тем, что впереди вся жизнь.

Все тысячу раз заживет, и тысячу раз наполнятся карманы, и тысячу раз упадет в мой стакан самый сладкий сахар.

От телефонного звонка я вздрогнул и тут же услышал возмущенный возглас жены – она терпеть не могла, если ее утренний, самый пользительный для сохранения красоты сон что-то нарушало. Я поспешил снять трубку и услышал голос своего бывшего одноклассника Горохова.

– Ты еще помнишь меня?

– Естественно.

– Ты ведь живешь у метро «Беляево»? Он сейчас находился неподалеку и хотел меня увидеть.

Не потому, что стряслось что-то, требующее немедленного рандеву – а просто именно сегодня и сейчас он оказался в двух кварталах от моего дома и счел это достаточным поводом.

Мы не виделись больше года.

Будь я проклят, если когда-либо делил людей на ярких и серых, интересных и неинтересных. Самые незаметные и безынициативные однажды начинают пачками спасать детишек из пожара или, наоборот, оказываются серийными убийцами, демонстрирующими уникальную фантазию и творческий подход к делу. Общаясь с человеком – будь он хоть самый что ни на есть заурядный – достаточно поймать и понять его волну, и тогда можно в центре всякой заурядности отыскать бездонный колодец драгоценной уникальной индивидуальности, или индивидуальной уникальности, или что там еще есть.

Но иногда волну не чувствуешь – она столь слабая, что даже и не волна вовсе, а несущественная зыбь. И колодца тоже нет. Вместо него – мелкая ямка. Так у меня случилось с Алексом Гороховым.

Одноклассники, мы едва не ежедневно общались много лет подряд. Но ничего никогда никак не резонировало. Горохов был слишком закрытым и осторожным. Учился – средне. В старших классах мы все пили и курили (хотя бы пробовали), беспредельно прогуливали уроки, дрались и любили пощупать девчонок за вторичные половые признаки, – Горохов не курил, не дрался, не прогуливал и не щупал. Всегда сам по себе и в себе, он предпочитал пребывать в сторонке. Не дурак и не дикарь, он что-то почитывал, слушал много разной музыки – но опять же, впечатлениями не делился. В друзья ни к кому не лез. Не откровенничал. Я определил его как законченного двухсотпроцентного интраверта. По окончании школы мы редко общались. В основном, случайно сталкиваясь на улице. В стотысячном, компактно отстроенном городе, легко пересекаемом от окраины до окраины за сорок минут спорого пешего хода, в такой встрече не было ничего удивительного.

В моей стране в мое время распадение школьных связей происходило одним и тем же способом: все мальчишки отправлялись служить в армию и спустя два года возвращались в отчие дома другими людьми. Взрослыми. Или почти взрослыми. Алекс Горохов не пошел тянуть солдатчину. Поступил в столичный технический вуз, где студентам предоставлялась отсрочка. Ведь государству нужны не только солдаты, но и военные инженеры. Так одноклассничек неожиданно опередил меня в жизненном развитии ровно на двадцать четыре месяца. В восемьдесят девятом, отслужив свое, я маячил в статусе третьекурсника – а он уже обрел полноценный диплом. Кстати, туда же прилагались и офицерские погоны, что немало меня забавляло: два года пробегавши в сапогах и портянках, я вышел на дембель в почетном чине рядового срочной службы, тогда как Горохов, однажды посетив двухмесячные институтские сборы, заделался аж лейтенантом и в случае войны мог бы мною командовать, а я бы отдавал ему честь и орал «так точно!!!»... Ей-богу, хохма.

Теперь, подъехав к перекрестку Профсоюзной и Миклухо-Маклая и рассмотрев знакомую сутуловатую фигуру, я видел, что диплом никак не помог Алексу Горохову продвинуться в жизни. Одноклассник выглядел, как обсос. Его брюки, круто засаленные на заду, в области колен имели внятные пузыри, края штанин обмахрились. Полуразрушенные ботинки внушали скорбь. Рубашечка, вышедшая из моды две эпохи назад, умиляла. Впрочем, весь прикид был кое-как приглажен и почищен, и даже украшен галстуком с узлом подозрительно правильной вязки, заставляющей подозревать, что справа и слева от узла пришиты фабричные резинки. То есть малый переживал за свой внешний вид.

– Привет, – сказал он глухим голосом.

– Рад тебя видеть. Как ты жив?

– Жив. – Горохов поджал губы. – А ты?

– И я жив.

– Вижу, ты больше жив, чем я.

Он кинул взгляд на мою обувь – толстая, неубиваемая кожа, крепкие каблуки, вся конструкция оснащена стальными заклепками; подарок Юры; шузы достались мне слегка поношенными; безусловно, Юра их где-то украл, но мне было все равно.

Главное же – за моей спиной, в свете утреннего солнца, отсвечивал благородной белизной автомобиль. Простой и дешевый в эксплуатации.

– Где работаешь? – спросил я.