Клей - Уэлш Ирвин

Билли посмотрел в угол парка, туда, где за стенкой происходили все бои, разрешались конфликты, вспыхнувшие на школьной площадке или во дворе. Там он несколько раз поколачивал Брайана Топси, Мопси, приятеля Карла. Борзый пацан. Не умел останавливаться, его побьют, а он всё лезет. Не отставал. Такая тактика часто давала плоды: он знал нескольких пацанов, которые вдували Топси, но на второй или третий раз капитулировали, просто чтобы жить спокойной. Денни Фрости, например. Несколько раз избивал Топси до полусмерти, но так утомился от нескончаемых атак и заводок, что в итоге просто лёг.

А вот Билли было пофиг: если Топси так хочется, он будет надирать ему задницу хоть каждый день до конца жизни. После третьего раза Топси хватило ума сообразить, что долгосрочный эффект, который оказывали ботинки «Доктор Мартинс» на клетки головного мозга, может оказаться губительным для будущего экономического и социального роста. Да, борзый был пацан, вспоминал Билли со смешанным чувством восхищения и гадливости.

Терри втянул сырую вонь, и затхлые испарения обложили горло, окутали лёгкие. Алкогольно-кокаиновое пиршество подкосило иммунную систему, которая заработала на самых низких оборотак, и ему казалось, что он прямо-таки чувствует, как туберкулёзная палочка размножается в его лёгких.

Серятина в душу лезет, однажды сказал ему Голли. Не в первый раз, а когда отсидел полтора года в Саутоне. По выходе Голли сказал, что чувствует, будто часть его серого вещества превратилась в кусок шлакобетона. Терри подумал о себе; да, и в его каштановых зарослях на висках проступило несколько седых волос.

Серятина лезет в душу.

Спальный район, коробки муниципальных домов, биржа труда, фабрика, тюрьма. Всё вместе это создавало атмосферу затхлости и безнадёги, которая, если ей поддаться, вытянет из тебя все жизненные соки. В своём время Терри чувствовал в себе силы отчаянно сопротивляться, когда его социальный арсенал был достаточно богат, чтобы простреливать в серой завесе большие «техниколорные» дыры. Тогда он был Джусом Терри, борзым пацаном, ценителем мохнатки и мог выделывать фортели на тонком льду не хуже, чем Торвилл и Дин. Но протест, борьба за выживание – это для молодых. Он был знаком с пацанами из тусовки молодняка, которые относились к нему с тем же нежным презрением, каким он в своё время награждал Алека Почту.

Теперь лёд таял, и Терри быстро погружался в воду.

Сливался с серятиной.

Люси рассказала ему, что у их сына проблемы в школе. Весь в отца… невысказанная претензия читалась по губам. Он вспоминал отца, который был для него таким же чужим, как он для своего сына. Терри мучила зрелая мысль, что по большому счёту он неспособен сделать ничего, чтобы усилить положительное влияние на жизнь своего ребёнка.

Но всё же попробывать следует.

У Джейсона был хотя бы он, жалкий хмырь. У Жаклин вот Голли нет.

Карл понемногу восстановил дыхание. Сладкий воздух смешивался с каким-то странным запахом, который был знаком ему ранее. Парк как будто тот же, а что-то вроде изменилось.

Взгляд Терри искал подтверждения. Билли крепко задумался, как будто нащупывая ход. Он посмотрел на Карла, тот кивнул.

Билли заговорил медленно, взвешивая каждое слово, уставившись на битое стекло и красную банку на земле.

– Вот что интересно, – начал он, как адвокат какой-то, – когда всё стало известно, Дойл пришёл ко мне в спортзал. Мы сели в машину. Он сказал мне, мой друг теперь разговаривает, как далек. Твоему другу повезло, что он помер. А на этом предлагаю остановиться. – Билли сурово посмотрел на Карла, потом на Терри, потом снова на Карла. – Скажи мне, Карл, ты был тем вечером у Макмюррея?

– То есть – вместе с Голли? – спросил Карл. Он вспомнил похороны. Билли тогда что-то говорил об этом.

Билли кивнул.

– Нет. Я и не знал, что Макмюррея уделали на тех выходных. Я-то думал, мы так, побухтеть собрались, я не знал, что Голли натворил.

Внутри у Терри всё содрогнулось. Он не верил, что исповедь приносит душевное облегчение. Ещё с детства часы, проведённые на допросах в полицейских участках, научили его тому, что лучшая линия поведения – это рот на замок. Когда ты связываешься с властями – шансов у тебя мало, у них все козыри на руках. Единственный способ – засылать всех на хуй, и то только если они попытаются выбить из тебя показания.

Но тут другое дело. Мозаика обстоятельств смерти Голли начинала складываться. Голова у Терри кипела.

Он посмотрел на Карла, потом на Билли и тихо сказал:

– К Полмонту той ночью с Голли ходил я.

Билли бросил взгляд на Карла, потом оба уставились на Терри.

Терри прочистил горло и продолжил:

– Я не знал, что он сначала обратился к тбе, Билли. Наверно, когда ты посоветовал ему оставить эту затею, он позвонил мне. Мы с ним пошли выпить, и я попытался его отговорить. Мы выпили всего по паре кружек в «Снопе пшеницы», но я понял, что Голли уже решился на конфликт с Макмюрреем. Мне нужно было быть там, потому что…

– Ты хотел поддержать друга, – закончил за него Карл и холодно посмотрел на Билли.

– Поддержать друга? Ха! – Терри горько засмеялся, и на глазах навернулись слёзы. – Да я своему другу на голову насрал!

– Что ты мелешь, Терри? – заорал Карл. – Ты пошёл туда, чтоб поддержать его!

– Заткнись, Карл, вернись на землю! Я пошёл туда, чтобы знать, о чём они там будут говорить, потому что… потому что не хотел, чтоб Макмюррей кое-что говорил Голли… если б он ему рассказал… я бы этого не перенёс.

– Сука… ты сука такая… – зашипел Билли.

Карл положил ему руку на плечо:

– Успокойся, Билли, послушай Терри.

– Между нами с Гейл кое-что было, – Терри закашлялся, – и расстались они с Макмюрреем из-за меня… но вся эта история тянулась уже много лет. Я не хотел, чтоб Голли знал об этом. Он был мне другом!

– Ты бы лучше вспомнил об этом, когда прилаживал его жене, как только он отвернётся, ёбаный ты гондон, – выплюнул Билли.

Терри поднял глаза к небу. Ему явно было очень не по себе.

– Не перебивай, – взмолился Карл, – Терри, продолжай.

Но остановить Терри сейчас было бы то же, что попытаться засунуть выдавленную пасту обратно в тюбик.

– Голли взял с собой арбалет в чёрном мешке для мусора. Он решил хуйнуть Макмюррея, то есть реально прикончить. Такое было впечатление, будто ему уже всё пофиг. И что терять ему нечего.

Карл прикусил язык. Он сказал Голли, что никогда и никому не скажет про СПИД.

– Да, – хрипел Терри, – Голли сильно изменился. Что-то в нём сломалось… Помните Мюнхен? Так вот в тот вечер он совсем схужел, просто с катушек съехал. – Он постучал пальцем по голове. – У него получалось, что Макмюррей забрал у него свободу, жену, ребёнка. Из-за него он ранил своб девочку. Я пытался его отговорить, – уже скулил Терри, – но знаете что? Знаете, что я за человек? Какая-то часть меня решила, что если он пойдёт и уложит Макмюррея, так и заябись. Вот вам результат.

Билли отвернулся.

Терри сжал зубы. Он впился ногтями в зелёную краску парковой скамейки и процарапал кривые борозды.

– Помните, в каком он был тогда настроении? Что у него творилось с психикой? Мы, тупоголовые, всё потешались, бухали, а наш малыш несчастный мучился… из-за меня.

Карл закрыл глаза и поднял руку.

– Из-за Полмонта, Терри. Она не к тебе от него ушла, а к Полмонту. Не забывай. Ты поступил плохо, но ушла она не оттого, что ты её пялил. Она предпочла Полмонта.

– Правда, Терри, имей это в виду, – сказал Билли, не смотря на него, поднял руку и оттянул рукав. – А что произошло там?

– Прикол в том, – начал Терри, – что мы думали, придётся ломать дверь. Но Полмонт сразу открыл и пригласил нас войти. Он пошёл в глубь квартиры, как будто ждал нас: «А, это вы, – сказал, – заползайте». Мы, такие, переглянулись. Я-то думал, там буду Дойлы, был готов к ловушке. К засаде, типа, бля, пиздец. Голли, типа, замер. Я взял у него мусорный мешок. Дай-ка сюда, говорю. Но Полмонт… э, Макмюррей то бишь, сидел на кухне один, варил кофе. Спокойный как слон. Даже не спокойный – со всем, типа, смирившийся. «Хорошо, что вы зашли, – сказал он, – пора уже нам во всём разобраться», – а сам смотрит больше на меня, чем на Голли.

Терри сглотнул.

– Голли посмотрел на меня в смятении. Он ждал совсем другого приёма. Больше того, я и сам был удивлён. Пересрался. Чувствовал себя виноватым, но больше того, я боялся, что Голли возненавидит меня, что мы больше не будем друзьями. А он уже стал просекать: что-то здесь нечисто. Потом Макмюррей посмотрел на него: «Ты отсидел за то, что сделал я, и не сдал меня, – сказал он Голли, – потом я стал крутить с твоей тёлкой…» Голли смотрел на него, стоял и пялился в шоке. Этот упырь говорил его словами, спёр у него готовый приговор. Однако Полмонт не злорадствовал, наоборот – как будто пытался объяснить. А вот я, я не хотел, чтоб он что-то там объяснял. Я хотел, чтоб он заткнулся. Но он стал плести Голли что-то про свою мать, рассказывал про ту ночь после «Облаков». Он сказал, что незадолго до того мама его померла. От рака. Ей было всего тридцать восемь. Понимаете – мне на будущий год столько же стукнет. А он всё говорил и говорил. Что он просто свихнулся. Что не контролировал себя. Что ему было на всех насрать… что он был совсем ещё молодой… Наконец заговорил Голли: «Я отсидел за тебя. Моя баба, моя дочка с тобой!» – взвигнул он, как от боли. «Баба твоя больше не со мной. Она ушла. Забрала ребёнка», – сказал Полмонт и смотрит прямо на меня. А Голли такой: «Что ты мелешь?..» А я тряхнул мешком: «Да пиздит он всё, Голли. Пиздит! Урой его, на хуй!» Полмонт на меня ноль внимания, повернулся и говорит: «Я любил её. Она, конечно, корова, но я её люблю. До сих пор. И малышку я тоже полюбил. Она такое чудо. Я люблю её, как свою…» Тут Голли разъярился. «Она не твоя!» Он сделал шаг вперёд.