Альковные секреты шеф-поваров - Уэлш Ирвин

Впрочем, коммунистические сказки скоро потеряли очарование; я понял, что систему невозможно победить. Подкинь беднякам лишнюю горсть объедков с богатого стола, и они сразу позабудут о революциях и примутся рвать друг другу горло! Пришлось смириться с мыслью, что мир никогда не станет таким, как мне мечталось: добрым и справедливым. Как следствие я начал пить еще отчаяннее. По крайней мере так мне казалось. На самом деле, по-видимому, это был лишь предлог.

Мне требовались оправдания, потому что я не хотел стать похожим на отца. Выпив, он делался буен, избивал мать. Я ее защищал, дрался с ним — по-настоящему, без дураков. Он был крепким жестоким мужиком, и мне тоже пришлось ожесточиться, чтобы биться с ним на равных. Помню, в результате одной из таких драк мы оба угодили в больницу. Мать несколько раз бросала отца, но всегда возвращалась.

Недостаток родительской любви я компенсировал музыкой. Помимо политики, это была моя главная страсть, особенно панк-рок. Когда стали появляться первые коллективы, я сразу понял: это мое. К микрофону выходили простые парни из рабочих кварталов, такие как я и мои друзья, а не изнеженные и недостижимые суперзвезды из роскошных особняков. В Эдинбурге возникло множество групп: «Клапана», «Резиллос», «Шрамы», «Старички», «Матовый винил», «Декораторы».

Характерно, что средства массовой информации всегда рисовали панк-рокеров этакими громилами и шпаной, тогда как для меня, наоборот, концерты сделались светлой отдушиной, альтернативой бездарному уличному бандитизму, которым в те годы печально славился Эдинбург. На одном из концертов группы «Клэш» я встретился с девушкой, которую полюбил. Ее звали Беверли. Она была беззаветно предана панк-року, носила в носу здоровенную булавку и красила волосы в зеленый цвет. Отчаянная девчонка, хотя и с мягкой душой. В любой тусовке она сразу становилась центром внимания: яркое пятно, исключение из правила. Поклонницы панк-рока, по правде говоря, красотой не отличались. Поэтому, наверное, я вел себя как хамелеон. По пятницам зажигал с панками, а по субботам превращался пай-мальчика и отправлялся на добропорядочные дискотеки в «Бастерс» или «Аннабел», где было проще снимать симпатичных девчонок.

Но такие, как она, мне не попадались — ни до, ни после.

Беверли ненавидела меня за двуличие, называла пустышкой. Она работала официанткой в таверне «Архангел», была местной достопримечательностью из-за зеленых волос. В таверне ошивалась богемная публика, которую я терпеть не мог: она казалась мне слишком претенциозной.

Все это, однако, не имело значения, ибо впервые в жизни я был по-настоящему влюблен.

Беверли водилась с поварами из таверны. Эти парни смотрели на меня свысока: подумаешь, кулинар из вагона-ресторана!.. Одного из них, Алана де Фретэ, я знал еще по колледжу, только его тогда звали не де Фретэ.

К моему пьянству, из-за которого я постоянно попадал в неприятности, прибавился взрывной темперамент Беверли, и получилась весьма гремучая смесь. Она гуляла сама по себе, параллельно продолжала спать еще с одним парнишкой — тоже, кстати, поваром, из гостиничного ресторана. Я был с ним не знаком, но прекрасно знал об их связи. Профессиональный мир тесен, тайное быстро становится явным.

Беверли забеременела сразу после того, как мы начали встречаться. Я не знал, чей это ребенок, мой или его. Мой соперник в свободное время подвизался барабанщиком, играл в группе «Старички». Ненавидел я его люто, хоть и за глаза. Еще бы не ненавидеть: он работал в более крутом месте, был истинным панком, играл в ансамбле, а главное — моя Беверли, без которой я себе жизни не мыслил, любила его сильнее, чем меня.

И вот роковой нарыв прорвался. Я в тот вечер крепко поддал, накрутил в себе злобу — и совершил самый идиотский поступок в своей жизни. Пришел к нему в ресторан, чтобы поговорить как мужчина с мужчиной. Кошмарная получилась сцена. На кухне, кроме нас, никого не было. Я хрипло орал, брызгая слюной. Он сперва посмеивался, а потом показал мне два растопыренных пальца и сказал: «Вали отсюда, козел!» У меня аж в глазах покраснело. Сейчас я думаю, парнишка, конечно, был прав: приходит какой-то алкаш, начинает оскорблять. Что ему оставалось? Но тогда мною двигала пьяная ревность.

Не успел он отвернуться, как я подбежал, схватил его за волосы и макнул головой в кастрюлю — суповую, как мне спьяну показалось. На самом деле в кастрюле был кипящий жир. Он завизжал… Никогда не забуду этого визга. Я тоже закричал: раскаленный жир обжег мне руки. Кастрюля перевернулась; я выбежал из кухни, не оглядываясь. Мне навстречу метнулся портье — я пробормотал что-то про несчастный случай.