Сажайте, и вырастет - Рубанов Андрей

Свинец помолчал.

– Зря ты так,– осудил он меня. – Зря ты – против нас. Я покачал головой.

– Я не против вас! Не против вас! Ты так ничего и не понял, полярник! Я – против тех дураков, которые придумали наказывать человека, отбирая у него свободу. И еще против тех, кто слишком легко с этой своей свободой расстается. Милиция, закон, правоохранительный аппарат – это было, есть, будет и должно быть обязательно. Но мою свободу отобрать у меня – физически невозможно! Она – моя! Часть меня! Всегда при мне! Нет, она даже больше, чем часть меня, она – это я сам и есть! Это... – я задумался и быстро нашел нужное слово,– это как имя. Отобрать можно даже жизнь. Выстрели мне в голову – и отберешь. Но имя останется. Был живой Андрей – стал мертвый, но тоже Андрей... Кроме того, я сильный и всегда встану на сторону слабого. Так меня учили в Совдепии. Так говорили мама и папа. Так написано в книгах, которые я читал в детстве...

– Все ясно,– сыщик бесцеремонно оборвал мою речь. – Сменим тему.

– Как скажешь. Свинец расстегнул свой превосходный легкий пиджак и показал мне галстук. Его лицо гордо осветилось.

– Видал? Родной Кристиан Диор. Конфискован у лица, совершившего особо тяжкое преступление. Лицо уже призналось, чистосердечно. Так что галстучек ему не скоро понадобится. А мне – не помешает...

– Как твоя блондинка? Женился?

– О чем ты? – воскликнул белый человек из МУРа. – Женился? На этой лахудре? Мы давно расстались. Темная она. И дура. Ни вкуса, ни воспитания. К синей юбочке одевает красную кофточку. Подмышки не бреет. Пиво, что характерно, жрет литрами. Зачем такая нужна? – Свинец аккуратно застегнулся и провел ладонями по бортам пиджака. – Нет, я себе найду подругу поприличнее...

– Желаю удачи.

– Тебе тоже.

– А я в удачу не верю.

– Это потому, что ты еще молодой. Не забудь курево и шоколад...

– Шоколад не возьму.

– А я его куда дену?

– Отдашь вдове Фарафоновой. Капитан Свинец хищно улыбнулся.

– Вдова Фарафонова – блондинка с длинными ногами и четвертым номером груди. У нее все будет в порядке. Я за этим прослежу. Бери шоколад. Подсластишь горечь поражения...

Я улыбнулся с превосходством, как будто не я сидел в тюрьме, а мой собеседник.

– Ты, полярник, не врубаешься. Поражение и победа – одно и то же. Тюрьма и воля – одно и то же. Преступники и те, кто их сажает, – одни и те же люди. Все дело – в словах! Слова – это всего лишь маленькие тюрьмы, а жизнь протекает за их пределами... Прощай, мне пора. Я человек занятой.

– Иди, занятой, – буркнул Свинец. – Не удивляйся, что я тебя сюда выдернул, а не на следственный корпус. Там тебя случайно могли увидеть, а потом слух пустить, что ты кумовской, ссученный, и все такое... Цени мою предусмотрительность, Андрей. На воле встретимся – водки выпьем...

4

В девять вечера, сдав смену Гиви Сухумскому, я пошел мыться.

Летом только дорожники имеют привилегию плескаться под краном. Остальные довольствуются еженедельным походом в баню. В самой камере водные процедуры летом исключены напрочь. Сырость – наш страшный враг. Ежемесячно примерно десяток арестантов отъезжают из нашей хаты с вещами – на тубанар. Палочка Коха не дремлет. Она действует, она убивает нас, и мы стараемся противостоять. Летом, в жару, мытье и стирка в хате не допускаются. Ради общей пользы.

Но для дорожников, прыгающих с решки на решку по двенадцать часов кряду, сделано исключение. И я иду смывать грязь и пот. Мимо обчифиренных негров, посаженных за контрабанду героина, мимо кольщика, загруженного заказами на месяц вперед, мимо «вокзала», сквозь колышащуюся, грязную, поедаемую вшами, мучимую чесоткой, равнодушную ко всему массу пассажиров – тех, кому все равно.

Сегодня хороший день: у нас есть шмаль. Стоять на дороге под кайфом очень нежелательно, и мы, я и Джонни, сразу решили, что раскуримся только тогда, когда сдадим смену. Шмали совсем мало, хватит едва на крошечную пятку, на пару затяжек каждому. Но это нас не беспокоит. Мы закидываемся несколькими таблетками феназепама – это усилит тягу.

Малой знает, что у нас имеется анаша, и страстно желает ее, это видно по тоскливым глазам, однако чувство вины за произошедший днем скандал удерживает его, и он угрюмо держится в стороне от нас с Джонни. Мы, однако, человеколюбивы, и я зову мальчишку разделить с нами удовольствие. Малой мгновенно забрасывает тонкое пятидесятикилограммовое тело на шконку, садится рядом.