Гечевара - Чепурина Мария

Первым к нему вышел лысоватый дядя с наглой мордой. Все сейчас же навострили уши. Благородный процесс чтения стихов если что-то и прерывало, то лишь вздохи открываемых бутылок, хруст сухариков да нежный, интеллектуальный шорох чипсов.

Дяденька читал, наверно, минут сорок-пятьдесят, и Лёша сам себе признался, что его стихами очень утомлён. Стихи все посвящались «Толику с Москвы», «Володе Банных» и «Моему другу детства Жоре: Лена вот его, наверно, знает». В сочинениях тонко намекалось на какие-то события, случившиеся с этими знакомыми поэта, на знакомых сих знакомых и ещё бог весть на что, о чём Двуколкин не имел понятия. Одним словом, все стихи были написаны на случай, так что у Алёши появилось ощущение, что автор вот-вот скатится до чтения юбилейных поздравлений для контор. Но автор не скатился. Он был выше! О его большом потенциале говорило то, что в каждом опусе имелось одно-два, порою больше, матерных словечка. Дядька говорил их, не смущаясь, даже с некой важностью, с искрой, азартно, ловя кайф – и публика смеялась дружно и задорно, слыша каждый очередной «Х». К тому же, раз уж автор был ужасно современным человеком, в каждом из стихов немного говорилось про аборты, наркотики, клубы, сисадминов, водку, живые журналы и прочие «признаки времени».

После этого автора микрофон достался товарищу, который сразу же взял стул и сел. И это означало: он прозаик. Человек порылся в кипе старых и исписанных бумажек, сообщил, что его опусы – скучны, стары и он, конечно, просит извинить за эту дрянь. Потом зачем-то разразился длинной речью о никчёмном будущем людей.

Читал прозаик маленькие фразы, предложения, которые могли именоваться «афоризмы» или «максимы и мысли», но скорей бы подошли для блога мрачного бездельника. Автор страстно, остроумно и красиво излагал свои соображения против разных мировых тенденций, что, по его мнению, вели к обесчеловечиванию человечества и обезличиванию личности. Таковыми были, например: ношение очков на голове и даже на бейсболке, чрезмерное распространение футбола, чёрные мешки для мусора, японская еда, прокладки с крыльями, тампоны с желобками, разные подставки под подставки и так далее. Изрядную долю из опусов этого автора составляли ругательные переделки рекламных слоганов и эпиграммы, если можно так сказать, на модные продукты:

Больше всех сей автор почему-то отмечал своим вниманием «Доширак»:

И всё в таком же духе.

Под конец прозаик-памфлетист ещё раз разразился длинной лекцией о том, что жизнь идёт ко всем чертям, и если что спасёт мир, то уж только яростный отказ от «зомбо-ящика», от «интеллектуальной жвачки» и от «поразившего нас всех американизированного и злого вируса-мутанта Потреблятства».

Все с ним согласились, объявили перерыв и дружно стали курить «Кэмел» и пить «Хайнекен».

– Ну, как, – спросила Лиза. – Нравится?

– Неплохо… Интересно… Всё так непривычно…

– Ты на них так не смотри, что, мол, поэты, всё такое. Это ведь обычные ребята. Вроде нас. Как все.

– Да я уж понял, – отвечал Двуколкин.

Поэтическая братия слонялась по квартире, потребляла алкогольные напитки и болтала о каких-то шмотках, дисках, Ленках, Петьках и так далее. Алёша думал, что услышит, вероятно, судьбоносный для Культуры разговор грядущих Пушкиных и Блоков, но – увы! Вокруг был лишь слащавый, а верней, слащавенький какой-то говорок, довольно куцый, фамильярный, полный шелухи и весь насквозь тусовочный. Мужеподобные девушки изо всех сил лопотали на нём, отрывая от губ свой напиток и произнося: «зайка», «солнышко», «на самом деле», «по ходу», «безумно» и прочее. Как ни странно, но услышанных стихов никто не обсуждал. Ребята обсуждали лишь себя. В квартиру залетел какой-то парень, длинный и давно немытый, в грязной кофте. «Это Во», – шепнула Лиза. Во сказал «привет» трём человекам из пяти, сказавших то же самое ему, потом кому-то долго объяснял «всю правду», посюсюкал и свалил за пивом. Появился новый – мелкий, где-то метр шестьдесят, довольно страшный и ушастый. Лиза сообщила Лёше его имя, но Двуколкин не запомнил. Мелкий парень посмотрел на всех глазами, искренне исполненными ужаса, потом взял себя в руки, сделал вид, что он крутой чувак не хуже прочих, и вразвалку подошёл к девчонкам. Парневидные растрёпы приняли его любезно, восприняв как нечто среднее меж девочкой, ребёнком и зверьком. Спустя минут пять мелкий парень громко и как будто бы вальяжно говорил на всю квартиру: «фрикции», «оргазм», «секс» и подобные слова – конечно, чтоб никто не усомнился в том, что он со всем этим знаком не понаслышке. Но глазами по квартире шарил всё же перепуганно.

– Мы его зовём «Философ», хотя сам он больше любит «Чёрного Дракона», – прошептала Лиза. – Умный наблюдатель.

Алексей подумал, что, наверно, он на месте этого субъекта тоже стал бы или умным или наблюдателем. Чего ещё осталось?

Но имелись и другие наблюдатели. В углу сидела девушка с набеленным лицом и миной, выражающей презрение ко всему. Ей было явно неприятно находиться в этой тусе, но она не уходила. Непонятно почему.

– Ну, что? – спросила Лиза. – Познакомить, может, с кем?

Алёша не успел ответить.

– Ксю! – крикнула Лиза.

Подошла несимпатичная девчонка с головой, обритой в точности наполовину. Половина же вторая, волосатая, была покрашена в зелёный цвет. Алёша изумился.

– Как дела? – спросила Лиза.

– Представляешь, – гордо заявила Ксю, – сегодня я, блин, пропустила уже третье собеседование. Прикинь, да? Третье за неделю!

– Неужели?

– Да-да! Причём первое мной было откровенно про…ано, второе – просрано, а в этот раз я просто потеряла листик с телефоном! – гордо сообщила Ксю. – Да! Вот такая я свинья и раздолбайка! Ну, а ты как?

– Я неплохо, – отвечала Лиза. – Познакомься, вот мой друг Алёша. Это Ксю.

– Привет, – сказал Алёша.

Что добавить, он не знал и в изумлении продолжал смотреть на голову девицы.

– Ксю ака Агланберт, – сообщила новая знакомая. – А ты?

– Он просто Лёша, – отвечала Лиза за смутившегося парня.

– А! Понятно. Казуал.

И Ксю поправила причёску, вероятно, чтобы привлечь внимание. Лизе мимоходом сообщила:

– Я уже неделю дома не ночую!

А потом зачем-то стала говорить о том, как трудно было сдать экзамен по какому-то предмету.

– Учишься? А где? – Алёша наконец-то получил предлог вмешаться в разговор.

– На фаллософском факультете, – гордо и бесстыдно сообщила Ксю, и Лёша сразу понял, а вернее, убедился в том, что рядом с ним персона «креативная».

– Его твоя причёска впечатляет, – сообщила Лиза.

– Да уж вижу! Понимаешь, Лёха, я так самовыражаюсь.

– Ну, я понимаю, – сообщил Двуколкин.

– Большинство, конечно, это осуждает, – продолжала Ксю с азартом. – Но на то оно и большинство. Но, знаешь, мне без разницы, реально, кто что думает. Серьёзно! Я на всё забила.

– И давно? – спросила Лиза.

– О, давно! Ты знаешь, я идейный, экзистенциальный пофигист. Мне пох, что думают насчёт моей причёски. Совершенно! Я так самовыражаюсь.

Алексей бесспорно согласился с тем, что самовыражаться – это очень нужно, важно и так далее. Ксю ещё чего-то говорила, что, мол, люди почти все её не понимают, внутрь её израненной души попасть не могут, к её субкультуре не относятся и музыку-то слушают другую… А потом зачем-то начала о трудном детстве. Стала говорить, как обзывали, как не брали в игры, как стучали головой об кафель в туалете. Лёша посочувствовал. Его, бывало, тоже обижали одноклассники. Но видно, не так сильно, чтоб он стал от этого поэтом. Лиза, чтоб уйти от грустной темы, задала вопрос о пирсинге, и Ксю с довольным видом показала несколько серёжек в разных частях тела.

– Эту мне колол Илья в вагоне. Ехали из Катера мы в Питер. И причём прошу заметить: оба были почти трезвые! Конечно, там трясло, и смотрят все, но, знаешь, нам забить!

– А эту?

– О, а эту – Костя. Прямо дома у него. Мы с Костиком смотрели «Пластилин валец» в тридцатый раз. И тут он вдруг: «Давай тебе проколем!». Ну, а знаешь, мне же пофиг это всё. Проколем – и проколем. У меня потом гноилась эта дырка, потому что спирт уже был выпит, чтобы обработать инструмент… Но я забила.

– Очень интересно!

– А вот эта дырочка – любимая. Её мне прокололи на игре, в лесу, в палатке… Я тогда ещё пять штук клещей нашла. Энцефалитных…

Вдруг на Ксю нахлынула тоска, и творческая личность начала показывать Алёше с Лизой шрамы на руках от бритвы («резала три раза») и следы на шее («вешалась четыре»). Алексей был поражён.

– Забейте! – предложила Ксю. – Ведь всё равно мы все умрём. Зароют нас в могилку… Будем гнить там… Червячки нас будут кушать… Кстати, Лиза, зацени: меня тут направляют к психиатру! Ага! Но нет, я не хочу! Меня же в дурку загребут!