Великая Мечта - Рубанов Андрей

Много лет я пытался не писать. В юности – да, сочинял запоем. Мечтал о литературной карьере, с этою же мечтой и поступил в университет. Но впоследствии все похерил, презрел и забросил. Стал деньги делать. Были паузы по два или два с половиной года, когда я не родил ни строчки. Затем – уже после тюрьмы, на четвертом десятке – пришлось с грустью себе признаться, что не писать я не могу. Желание писать меня изнутри жжет и мучает, толкает и насилует. Вне всякого сомнения, я хронический графоман...

...Вернемся в текст. Доходы мои можно обозначить как средние. И сам я – средний, с какой стороны ни посмотри. Не высокий и не низкий, не толстый и не тонкий, не урод и не красавец. Вот – овладеваю наукой жить по средствам. Уже овладел. Последние два года все излишки, сбережения и накопления уходили в стройку, в проклятый гараж. Но сейчас, очередным январским утром, я предпочитаю об этом не думать. Противно.

Уже почти полдень. Пора идти. В глаза – визин. В ноздри – семакс. В рот – мятная конфета. Костюм, рубаха, часы, носки, галстук, поверх всего – модный дубленый пальтуган. Шарфы и шапки я не применяю с пятнадцати лет, а вот перчатки уважаю, потому что кисти рук основательно поморожены еще в армии. В сильные холода тыльные части ладоней неприятно ноют.

Короче, наш бизнесмен готов к бою. Оснащает себя бумажником, телефоном, авторучкой. Нормальный, опрятный, весьма достойный мужчина. Моложе средних лет. Уверен в себе. Чуточку пьяноват, но сейчас он выйдет на свежий воздух, в минус тридцать, и протрезвеет до нуля.

Ключи, сигареты, зажигалку он кладет в кейс. Набивать мужской мелочью карманы брюк – ужасный моветон.

Правильно опохмелившийся, сейчас он почти весел и шагает бодро. Едет в лифте. Вежливо здоровается с консьержкой. Возле двери, ведущей непосредственно на улицу, задерживается. Рядом есть окно – через него с предельной внимательностью изучает двор. Высматривает подозрительные автомобили. Незнакомые. С затемненными стеклами и работающими моторами. Стоящие удобно – носом к выезду на улицу. Тревожные. Машины соседей давно известны, даже их номера выучены наизусть. Чужаков же следует опасаться. В портфеле – сумма, достаточная для того, чтобы трое-четверо отважных уголовников безбедно жили на протяжении нескольких месяцев, не отказывая себе ни в чем. Когда-то покойный Юра грезил о таком варианте. Намекал друзьям и знакомым, что хорошо заплатит за информацию. Одинокий коммерсант, скромно пересекающий малолюдный двор в обнимку с портфельчиком, битком набитым деньгами, – удобнейшая жертва для налетчика. Не жертва, а мечта.

Солнце в последние годы, кажется, напрочь покинуло столицу моей страны. Смог, дым сотен фабрик, выхлопы миллионов автомобилей – желтые лучи больше не ласкают эту часть суши. Осень, зима, ранняя весна осуществляются в декорациях, окрашенных разными оттенками серого, при низком, давящем, плотном небе.

Безрадостно, мрачно, зябко. Машины не заводятся. В метро беспощадные сквозняки готовы враз защекотать любого до насморка и ангины. Граждане сплошь «продрогши» и «выпимши».

Тухло, кисло, скользко. Пар изо ртов, головы втянуты в плечи, руки в карманах, воротники подняты. Варежки, перчатки, багровые носы. Сопли, иней, мороз. Дворники истово скребут железными лопатами сухой голубой снег. Деловая активность стремится к нулю. Продавцы незамерзающих жидкостей для омывания лобовых стекол автомашин азартно подсчитывают барыши. Удачно вышедшие замуж женщины гордо щеголяют в шубах. Студенты, вибрируя, кутаются в поддергайки на рыбьем меху.

Кое-кто в валенках. Кое-кто в зипунах и кроличьих шапках. Кое-кто вообще не вышел на работу: в шесть утра термометр упал до минус тридцати четырех. Даже на зоне в такую погоду могут актировать день...

Школьники ждут, что учебу отменят.

Холодно, очень холодно.

Но я не такой, мне погоды нипочем, и машина моя стоит в тепле, и никакой мороз не в силах отменить мой график, и сам я привык, и отрицательные температуры мне не мешают.

Утренний выезд из подземного гаража – возможно, лучшие минуты всякого дня. Особенно зимой. Маленький пароксизм любви к комфорту. Не надо соскребать с машины снег. Не надо беспокоиться – заведется или не заведется после морозной ночи. Просто отомкнуть дверь, небрежно зашвырнуть внутрь портфель, сесть – и вперед. Январская стужа наблюдается через надежное стекло, как некий аттракцион. Нет, Юра, ты не прав. Кое-чего я все-таки достиг. Избавлен от главного шоферского кошмара: холодного запуска.

Выкатываюсь на дорогу. Автомобиль мой – черный, громоздкий и вместительный. Правда, не новый. Но выглядит, почти как новый. Грузовики притормаживают, пропуская меня вперед. Уважают. Благодарю, мужики! Когда-нибудь у каждого из вас будет такая же карета. Прочная, безопасная и мощная. Искренне желаю...

– Согласен, – сказал Юра. – Бричка твоя некислая. От неожиданности я едва не выпустил из рук руль.

– Я думал, ты исчез.

– Как исчез, так и вернулся.

– Что тебе нужно? Друг засмеялся.

– Побыть рядом.

Ну и ладно, подумал я. Пусть побудет, если хочет. Мне не жалко. Даже любопытно. Главное – держать его под контролем.

В отличие от меня – мрачного серолицего абстинента – Юра был возбужден, одухотворен и весел. Его глаза сильно блестели. Ни на секунду не переставая работать нижней челюстью, он пожирал взглядом проносящиеся мимо вереницы домов и группы суетящихся граждан. Вертел головой, как турист.

– Город изменился, – сказал он.

– В какую сторону?

– Я пока не понял. Наверное, в лучшую.

– Да. С тех пор, как ты погиб, здесь стало чище и ярче.

– Фигня это все – «чище», «ярче». Лица у людей другие.

– Расскажи, – попросил я. – Интересно. Тебя не было пятнадцать лет. Что ты увидел в лицах? Только подробно говори. Как журналист.

– Я такой же журналист, как ты – строитель гаражей. Никакой. А лица – новые. Более открытые. Свежие. Жизнерадостные. Улыбки, положительные эмоции...

– Людям дали больше жизни.

Мой друг поерзал, поудобнее пристраиваясь на кожаных подушках.

– И, кстати, все выглядят молодо.

– А старики теперь в основном по домам сидят. Средняя пенсия равняется цене одной пары приличных ботинок.

– Это плохо.

– Хуже, чем плохо.

– Кстати, ты едешь, как дурак. Помнится, в мое время ты совсем по-другому ездил. Меньше ста верст не выжимал.

– Это было давно, – буркнул я, задетый за живое.

– А сейчас что? Протух? Под дедушку косишь? На тебя жалко смотреть. Шестьдесят километров в час, ремнем пристегнулся, все окна закрыл... Разве на такой машине так рулят?

– Я рулю так, как позволяют обстоятельства.

– Да ладно! – с чувством воскликнул призрак из прошлого. – Ты пытаешься проканать за добропорядочного. И у тебя это не получается. Мы сами себе создаем свои обстоятельства! Давай, брат, надави на гашетку! Вруби музон! Открой форточку, чтоб все чувихи видели, какой ты козырный чувак! Давай!

– Прекрати.

– Или лучше дай я поведу!

– Еще чего. Ты и водить толком так и не научился...

Тут в мое лицо ударили лучи выскочившего из-за туч солнца, я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза – Юра уже сидел на моем месте. Момента подмены я не заметил.

С гениальной стремительностью он разобрался с многочисленными кнопками и рукоятками панели управления. Через секунду оба передних окна моей машины оказались открыты, а из динамиков загремели, мощно сотрясая воздух в радиусе не менее ста метров, тугие гитарные басы и фальцетные взвизги какого-то американского певца (или певицы – по их нынешней жизни и не разберешь).

Мотор загудел, словно шмель-убийца.

Дорога в это морозное утро показалась мне тяжелой, сложной для вождения – лед, снег, смог, пробки – но я понесся, как бомбардировщик, словно какой-нибудь «Энола Гей», везущий первую в мире атомную бомбу по адресу «Япония, город Хиросима».

Ледяной воздух – сухой, как бумага, – ворвался в салон, обжег мое лицо.

– Вот так мы ездили! – выкрикнул Юра поверх бешено гремящих аккордов.

Нескольких подрезал. Еще двоих или троих обогнал по встречной. Пару раз едва не занесло, но Бог миловал. Настырно смещаясь из ряда в ряд, подтормаживая и атакуя, активно оперируя как ручным, так и ножным тормозами, пролетая перекрестки на красный свет, раз-бибикивая дураков, я мчался, как полный идиот, – и вдруг остыл, потух, пришел в себя. Опомнился, стормозился, влился в поток, и черное мое авто вновь покатилось с буржуазной плавностью.

– Ну тебя к черту, – сказал я. – Зачем ты меня керосинишь? Мне твоих экстремальных заморочек не надо. Я еду к цели. Туда, куда мне надо. Цель, и только цель, диктует порядок движения. Умоляю тебя – исчезни. Ты мне мешаешь.

– Ладно, – кивнул друг и сделал примирительно-успокаивающий жест. – Исчезну. Дай мне пять минут. Напоследок.

– Еще минуту. И больше так не гони. Мне нельзя нарушать правила.

– Почему?