Музыка горячей воды - Буковски Чарльз

Через полторы недели зазвонил телефон. Они в городе, только-только из Нового Орлеана, остановились в гостинице на Третьей улице, где полно проституток, алкашни, карманников, форточников, посудомоев, гопстопников, душителей и насильников. Маллох обожал всяких подонков – мне кажется, он даже бедность любил. По его письмам я понял: Г. Р. полагает, будто бедность порождает чистоту. Разумеется, богачам всегда хотелось, чтобы мы в это верили, но тут уже другая история.

Я сел с Мари в машину, и мы поехали – для начала остановились и взяли три шестерика и квинту дешевого виски. Снаружи стоял седой человечек, футов пяти ростиком. Одет в синий рабочий комбез, а на шее – бандана (белая). На голове красовалось очень высокое белое сомбреро. Мы с Мари подошли. Он пыхал сигареткой и улыбался.

– Чинаски?

– Ну,- ответил я,- а это Мари, моя женщина.

– Ни один мужчина,- сказал он,- не может звать женщину своей. Мы ими никогда не владеем, мы их лишь ненадолго заимствуем.

– Ну,- сказал я,- наверно, так лучше всего.

Вслед за Г. Р. мы поднялись по лестнице, прошли по выкрашенному в синий и красный коридору, где смердело убийством.

– Нашли вот единственную гостиницу в городе, куда пускают собак, попугая и нас двоих.

– Ничего вроде местечко,- сказал я.

Он открыл дверь, и мы вошли. Внутри бегали две собаки, а посреди комнаты стояла Жимолость с попугаем на плече.

– Томас Вулф,- произнес попугай,- величайший писатель в мире из ныне живущих.

– Вулф умер,- сказал я.- Ваш попугай ошибается.

– Он старый,- сказал Г. Р.- Он у нас уже давно.

– А вы сколько с Жимолостью вместе?

– Тридцать лет.

– Ненадолго позаимствовал?

– Похоже на то.

Собаки носились вокруг, а Жимолость стояла посреди комнаты с попугаем на плече. Смуглая, на вид итальянка или гречанка, очень костлявая, мешки под глазами; смотрелась она трагично, вроде бы добрая и опасная, но главным образом – трагичная. Виски и пиво я поставил на стол, и все к нему придвинулись. Г. Р. принялся сдирать крышечки с пива, я начал распечатывать виски. Вместе с несколькими пепельницами возникли пыльные стаканы. Из-за стены слева вдруг громыхнул мужской голос:

– Блядина ебаная, ты говно мое жрать будешь! Мы сели, я всем плеснул виски. Г. Р. передал мне сигару. Я развернул, откусил кончик и закурил.

– Чего думаешь о современной литературе? – спросил Г. Р.

– Да мне она вообще-то до ноги. Г. Р. сощурился и ухмыльнулся мне:

– Ха, я так и думал!

– Слушай,- сказал я,- ты б снял это сомбреро, я бы хоть поглядел, с кем дело имею. Может, ты конокрад какой.

– Нет,- ответил он, театральным жестом срывая с головы сомбреро,- но я был одним из лучших гальянщиков во всем штате Огайо.

– Вот как?

– Да.

Девчонки бухали себя не помня.

– Я своих собачек просто обожаю,- сказала Жимолость.- Ты собак любишь? – обратилась она ко мне.

– Даже не знаю, люблю я их или нет.

– Себя он любит,- заметила Мари.

– У Мари очень проницательный ум,- сказал я.

– Мне нравится, как ты пишешь,- сказал Г. Р.- Многое можешь сказать без выкрутасов.

– Гениальность, вероятно,- это способность говорить глубокое просто.

– Это чего? – спросил Г. Р.

Я повторил заявление и плеснул по кругу еще виски.

– Это надо записать,- сказал Г. Р. Вытащил из кармана ручку и записал на краешке бурого бумажного пакета, лежавшего на столе.

Попугай слез с плеча Жимолости, прошелся по столу и вскарабкался мне на левое плечо.

– Вот как мило,- сказала Жимолость.

– Джеймс Тёрбер,- изрекла птица,- величайший писатель в мире из ныне живущих.

– Тупая тварь,- сообщил я птице.

И почувствовал острую боль в левом ухе. Птица мне его чуть не оторвала. Все мы такие ранимые создания. Г. Р. насдирал еще крышечек с пива. Мы пили дальше.

День перешел в вечер, а вечер стал ночью. Я спал на коврике в центре комнаты. Г. Р. и Жимолость – на кровати. Мари заснула на тахте. Все они храпели, особенно Мари. Я встал и сел за стол. Осталось еще немного виски. Я вылил себе и выпил теплого пива. Потом сидел и опять пил теплое пиво. Попугай сидел на спинке стула напротив. Неожиданно он слез, прошел по столу между пепельницами и взобрался мне на плечо.

– Не говори больше такого,- сказал я ему.- Очень раздражает, когда ты такое говоришь.

– Блядина ебаная,- сказал попугай.

Я снял птицу за ноги и опять посадил на спинку стула. Потом вернулся на коврик и заснул.