Воскресение - Толстой Лев Николаевич

В это время внутренняя дверь отворилась, и вышел запотевший, разгоряченный Петров.

– Будет помнить, – проговорил он, обращаясь к фельдфебелю.

Фельдфебель указал глазами на Нехлюдова, и Петров замолчал, нахмурился и прошел в заднюю дверь.

«Кто будет помнить? Отчего они все так смущены? Отчего фельдфебель сделал ему какой-то знак?» – думал Нехлюдов.

– Нельзя здесь дожидаться, пожалуйте в контору, – опять обратился фельдфебель к Нехлюдову, и Нехлюдов уже хотел уходить, когда из задней двери вышел смотритель, еще более смущенный, чем его подчиненные. Он не переставая вздыхал. Увидав Нехлюдова, он обратился к надзирателю.

– Федотов, Маслову из пятой женской в контору, – сказал он.

– Пожалуйте, – обратился он к Нехлюдову. Они прошли по крутой лестнице в маленькую комнатку с одним окном, письменным столом и несколькими стульями. Смотритель сел.

– Тяжелые, тяжелые обязанности, – сказал он, обращаясь к Нехлюдову и доставая толстую папиросу.

– Вы, видно, устали, – сказал Нехлюдов.

– Устал от всей службы, очень трудные обязанности. Хочешь облегчить участь, а выходит хуже; только и думаю, как уйти: тяжелые, тяжелые обязанности.

Нехлюдов не знал, в чем особенно была для смотрителя трудность, но нынче он видел в нем какое-то особенное, возбуждающее жалость, унылое и безнадежное настроение.

– Да, я думаю, что очень тяжелые, – сказал он. – Зачем же вы исполняете эту обязанность?

– Средств не имею, семья.

– Но если вам тяжело…

– Ну, все-таки я вам скажу, по мере сил приносишь пользу, все-таки, что могу, смягчаю. Кто другой на моем месте совсем бы не так повел. Ведь это легко сказать: две тысячи с лишним человек, да каких. Надо знать, как обойтись. Тоже люди, жалеешь их. А распустить тоже нельзя.

Смотритель стал рассказывать недавний случай драки между арестантами, кончившейся убийством.

Рассказ его был прерван входом Масловой, предшествуемой надзирателем.

Нехлюдов увидал ее в дверях, когда она еще не видала смотрителя. Лицо ее было красно. Она бойко шла за надзирателем и не переставая улыбалась, покачивая головой. Увидав смотрителя, она с испуганным лицом уставилась на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась к Нехлюдову.

– Здравствуйте, – сказала она, нараспев и улыбаясь и сильно, не так, как тот раз, встряхнув его руку.

– Я вот привез вам подписать прошение, – сказал Нехлюдов, немного удивляясь на тот бойкий вид, с которым она нынче встретила его. – Адвокат составил прошение, и надо подписать, и мы пошлем в Петербург.

– Что же, можно и подписать. Все можно, – сказала она, щуря один глаз и улыбаясь.

Нехлюдов достал из кармана сложенный лист и подошел к столу.

– Можно здесь подписать? – спросил Нехлюдов у смотрителя.

– Иди сюда, садись, – сказал смотритель, – вот тебе и перо. Умеешь грамоте?

– Когда-то знала, – сказала она и, улыбаясь, оправив юбку и рукав кофты, села за стол, неловко взяла своей маленькой энергической рукой перо и, засмеявшись, оглянулась на Нехлюдова.

Он указал ей, что и где написать.

Старательно макая и отряхивая перо, она написала свое имя.

– Больше ничего не нужно? – спросила она, глядя то на Нехлюдова, то на смотрителя и укладывая перо то на чернильницу, то на бумаги.

– Мне нужно кое-что сказать вам, – сказал Нехлюдов, взяв у нее из рук перо.

– Что же, скажите, – сказала она и вдруг, как будто о чем-то задумалась или захотела спать, стала серьезной.

Смотритель встал и вышел, и Нехлюдов остался с ней с глазу на глаз.

XLVIII

Надзиратель, приведший Маслову, присел на подоконник поодаль от стола. Для Нехлюдова наступила решительная минута. Он не переставая упрекал себя за то, что в то первое свидание не сказал ей главного – того, что он намерен жениться на ней, и теперь твердо решился сказать ей это. Она сидела по одну сторону стола, Нехлюдов сел против нее по другую. В комнате было светло, и Нехлюдов в первый раз ясно на близком расстоянии увидал ее лицо, – морщинки около глаз и губ и подпухлость глаз. И ему стало еще более, чем прежде, жалко ее.

Облокотившись на стол так, чтобы не быть слышанным надзирателем, человеком еврейского типа, с седеющими бакенбардами, сидевшим у окна, а одною ею, он сказал:

– Если прошение это не выйдет, то подадим на высочайшее имя. Сделаем все, что можно.

– Вот кабы прежде адвокат бы хороший… – перебила она его. – А то этот мой защитник дурачок совсем был. Все мне комплименты говорил, – сказала она и засмеялась. – Кабы тогда знали, что я вам знакома, другое б было. А то что? Думают все – воровка.