Воскресение - Толстой Лев Николаевич

– Ну, так вот что, – сказала она. – Вы меня оставьте, это я вам верно говорю. Не могу я. Вы это совсем оставьте, – сказала она дрожащими губами и замолчала. – Это верно. Лучше повешусь.

Нехлюдов чувствовал, что в этом отказе ее была ненависть к нему, непрощенная обида, но было что-то и другое – хорошее и важное. Это в совершенно спокойном состоянии подтверждение своего прежнего отказа сразу уничтожило в душе Нехлюдова все его сомнения и вернуло его к прежнему серьезному, торжественному и умиленному состоянию.

– Катюша, как я сказал, так и говорю, – произнес он особенно серьезно. – Я прошу тебя выйти за меня замуж. Если же ты не хочешь, и пока не хочешь, я, так же как и прежде, буду там, где ты будешь, и поеду туда, куда тебя повезут.

– Это ваше дело, я больше говорить не буду, – сказала она, и опять губы ее задрожали.

Он тоже молчал, чувствуя себя не в силах говорить.

– Я теперь еду в деревню, а потом поеду в Петербург, – сказал он, наконец оправившись. – Буду хлопотать по вашему, по нашему делу, и, Бог даст, отменят приговор.

– И не отменят – все равно. Я не за это, так за другое того стою… – сказала она, и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. – Ну что же, видели Меньшова? – спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. – Правда ведь, что они не виноваты?

– Да, я думаю.

– Такая чудесная старушка, – сказала она.

Он рассказал ей все, что узнал от Меньшова, и спросил, не нужно ли ей чего; она ответила, что ничего не нужно.

Они опять помолчали.

– Ну, а насчет больницы, – вдруг сказала она, взглянув на него своим косым взглядом, – если вы хотите, я пойду и вина тоже не буду пить…

Нехлюдов молча посмотрел ей в глаза. Глаза ее улыбались.

– Это очень хорошо, – только мог сказать он и простился с нею.

«Да, да, она совсем другой человек», – думал Нехлюдов, испытывая после прежних сомнений совершенно новое, никогда не испытанное им чувство уверенности в непобедимости любви.

* * *

Вернувшись после этого свидания в свою вонючую камеру, Маслова сняла халат и села на свое место нар, опустив руки на колена. В камере были только: чахоточная владимирская с грудным ребенком, старушка Меньшова и сторожиха с двумя детьми. Дьячкову дочь вчера признали душевнобольной и отправили в больницу. Остальные же все женщины стирали. Старушка лежала на нарах и спала; дети были в коридоре, дверь в который была отворена. Владимирская с ребенком на руках и сторожиха с чулком, который она не переставала вязать быстрыми пальцами, подошли к Масловой.

– Ну, что, повидались? – спросили они.

Маслова, не отвечая, сидела на высоких нарах, болтая не достающими до полу ногами.

– Чего рюмишь? – сказала сторожиха. – Пуще всего не впадай духом. Эх, Катюха! Ну! – сказала она, быстро шевеля пальцами.

Маслова не отвечала.

– А наши стирать пошли. Сказывали, нынче подаяние большое. Наносили много, говорят, – сказала владимирская.

– Финашка! – закричала сторожиха в дверь. – Куда, постреленок, забежал.

И она вынула одну спицу и, воткнув ее в клубок и чулок, вышла в коридор.

В это время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и обитательницы камеры в котах на босу ногу вошли в нее, каждая неся по калачу, а некоторые и по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.

– Что ж, али что не ладно? – спросила Федосья, своими ясными голубыми глазами любовно глядя на Маслову. – А вот нам к чаю, – и она стала укладывать калачи на полочку.

– Что ж, или раздумал жениться? – сказала Кораблева.

– Нет, не раздумал, да я не хочу, – сказала Маслова. – Так и сказала.

– Вот и дура! – сказала своим басом Кораблева.

– Что ж, коли не жить вместе, на кой ляд жениться? – сказала Федосья.

– Да ведь вот твой муж идет же с тобой, – сказала сторожиха.

– Что ж, мы с ним в законе, – сказала Федосья. – А ему зачем закон принимать, коли не жить?

– Во дура! Зачем? Да женись он, так он озолотит ее.

– Он сказал: «Куда бы тебя ни послали, я за тобой поеду», – сказала Маслова. – Поедет – поедет, не поедет – не поедет. Я просить не стану. Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры родные, – продолжала она, – только все-таки не нуждаюсь я им.

– Известное дело! – вдруг согласилась Кораблева, разбирая свой мешок и, очевидно, думая о другом. – Что же, винца выпьем?

– Я не стану, – отвечала Маслова. – Пейте сами.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Через две недели дело могло слушаться в сенате, и к этому времени Нехлюдов намеревался поехать в Петербург и в случае неудачи в сенате подать прошение на высочайшее имя, как советовал составивший прошение адвокат. В случае оставления жалобы без последствий, к чему, по мнению адвоката, надо быть готовым, так как кассационные поводы очень слабы, партия каторжных, в числе которых была Маслова, могла отправиться в первых числах июня, и потому для того, чтобы приготовиться к поездке за Масловой в Сибирь, что было твердо решено Нехлюдовым, надо было теперь же съездить по деревням, чтобы устроить там свои дела.