Том 6. Третий лишний - Конецкий Виктор

Там-то и загорала моя Эльвира.

Скажете, мол, ерунда: пеленгаторный там или какой другой мостик? Нет, не ерунда. Смотрите общий вывод знаменитого капитана:

«Досадно то, что Ваши ошибки заслоняют то хорошее, что есть и в этой Вашей книге и в других Ваших произведениях. Возмущение эти Ваши „Заметки“ вызвали изрядное. Ваше дело, но раз уж мы официально на них своевременно не отозвались, то сделаем это, если они в таком виде нам попадутся в каком-нибудь новом издании. Все же такую позицию к морю и морякам терпеть молчком нельзя. С уважением и пожеланием больших успехов».

Выдержка у знаменитого капитана гигантская!

Если бы я в какой-нибудь книге прочитал, что голенькие девушки загорают на капитанском мостике, и судно на ходу, и на мостике несут ходовую вахту, то я бы давно уже даже в ЦК написал! Потому что автора в таком случае надо сажать в дурдом немедленно!

Итак, побесился я, побесился, а потом тихо понял, что сам виноват. Ведь чем-то я вызвал у знаменитого капитана такую негативную, как нынче говорят, реакцию. Что-то такое — пусть даже в нюансе интонации — было ошибочным. И получай: «В Ваших „Заметках“ много такого, чего не следовало допускать моряку. Особенно при описании подлинных событий и указании настоящих имен, что обязывает к точности и осведомленности в действительности излагаемых событий. Например, радиограммы следовало излагать точно вплоть до шифра подписавшего их официального лица или давать лишь их содержание с оговоркой о сокращении… Кстати, нет Владивостокского пароходства, так же как нет Ленинградского, Рижского и других».

Да неужели же автор письма не понимает, что «Ленинградское» пароходство употребляется в речи жаргонной, междусобойной? Ну как же может моряк несколько лет работать в каком-то пароходстве и не знать его официального названия?

Дело тут в другом — в жанре.

Нынче в англосаксонской литературе уже возник новый термин «фэкшн», соединивший «фэкт» (факт) и «фикшн» (вымысел).

«…В США ведущее значение приобретает автобиографический роман, который превращается в нечто среднее между саморекламой и самоанализом» (Лэш. Культура нарциссизма).

В США он только начинает приобретать значение, а я уже пятнадцать лет неосознанно, интуитивно, вполне возможно от слабости (не обладаю способностью к классической простоте и последовательности), прибегаю к факто-фрагментарно-автобиографически-саморекламному жанру. Этот жанр вызывает у определенной группы читателей отвращение. И потому введение самого себя в книгу дело щекотливое, и лишних хлопот получаешь полон рот, но если, черт возьми, чувствуешь, что так надо?!

Наше сознание услужливо. Оно всему находит оправдание. Это и дурного поступка касается, и творчества. И потому я решил так: если автор, вводя самого себя в книгу, исповедуясь, искажает картину Жизни своим присутствием, то он как бы пишет на Жизнь донос. Однако это вовсе не страшно Жизни, плевать Она хотела на любые доносы с высокого дерева. Это самому автору в таком случае гроб с музыкой. Значит, я рискую больше всего. Ну а волков бояться — в лес не ходить.

Недавно Кусто завел «Калипсо» в ледяную ловушку в Антарктиде, и ситуация была вовсе хреновой. Он записал в дневнике: «Будь я моложе, это привело бы меня в отчаяние… («Это»- зреющее на борту возмущение, ибо люди хотят бежать из западни, а капитан хочет завершения намеченного дела. — В. К.) Но сейчас я свободен от иллюзий и твердо знаю, что завершение дела зависит от воли командира, что бы ни происходило вокруг. Отвага в тяжелую минуту — вещь столь же редкая, как дружба. Или любовь».

Это он о соплавателях! С которыми тысячи раз штормовал и ходил под воду… И он не только так думает, но пишет в дневник и спокойно дневник печатает!

Где граница между искренностью и откровенностью? Вот самый коварный вопрос, который я знаю в жизни. Ведь это различные вещи, хотя для автора мучительны одинаково. Боже, как нужен мудрый наставник!

Глава восьмая