Том 6. Третий лишний - Конецкий Виктор

— Знаешь, кого я сам себе у Молодежной напоминал, когда к «Брянсклесу» не решался швартоваться? Дядька рассказывал. Божился, что не анекдот. На фронте маленькая мина пробила крышу хаты, не взорвалась и воткнулась в зад комроты. Привезли, стало быть, вояку в санбат. И хирург отказался делать операцию по извлечению мины до тех пор, пока минеры ее не разрядили. Так я — как тот хирург.

— Ну, это уже не развесистая клюква, а травянистый дуб. И ошвартовался ты потом блестяще: именно как хирург, — без тени утешительной лжи сказал я. Теперь-то я понимал, что он не мог допустить в рейсе даже самой маленькой дырочки — прокола ни в чем и никак. Одно не ясно, почему держал в таком отчуждении меня? Все-таки у нас за кормой осталось много разного. И не только плохого.

— Во-первых, был уверен, что ты информирован обо всем. Или почти обо всем. Во-вторых, я уже знаю, что ты ради своей литературы продашь и бога и черта. И думал, что просился сюда, чтобы, так сказять, наблюдать за прототипами в экстремальных обстоятельствах. И от этой мысли мне на тебя смотреть тошно было. Прессы тут не хватало! Ладно. Нынче нам не до песен, но поставлю тебе Высоцкого — не зря же технике пропадать!

В капитанской каюте битком было набито диктофонов, стереопроигрывателей и всякой иной суперсовременной радиоэлектронной техники, которую Юра использовал для изучения иностранных языков.

И мы послушали «Корабли постоят и ложатся на курс…». А потом про то, что не страшны дурные вести — начинаем бег на месте!

И — ясное дело — улыбнулись друг другу.

И я рассказал Юре, что когда писал последнюю книгу прозы «Вчерашние заботы», то опасался не только за ее непривычный жанр, но и за ее главного героя. Ибо, прямо скажем, Фома Фомич мой — образ сатирический: тип, уходящий в прошлое, но весьма и весьма неторопливо этот уход осуществляющий; бороться с такими типами надо — это абсолютно все признают, — но только мало кто хочет признавать Фомичей числящимися по своему ведомству: мол, в других, например, пароходствах их навалом, но не в нашем… Вот я и решил подстраховаться. Потому, хотя была полная возможность отправиться в разгар дрянной питерской зимы на Средиземное море, я попросился сюда, к Юре, на теплоход, берущий курс в Антарктиду. Если начальство возмутится нетипичностью моего главного героя, если скажет: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина! Где эта змея, которую мы столько лет на груди пригревали, а она весь морской мусор на свет божий вытащила?!» И если в такой момент начальству еще доложат, что змея купается на пляже в Венеции, попав под двухмесячную забастовку итальянских докеров, то тут уж никаких сомнений в моем морском будущем быть не может. А если начальству доложат, что змея извивается вокруг антарктических айсбергов, то вдруг пронесет? Все-таки я научился дипломатничать и ваньку валять за полсотни лет, прожитых в этом прекрасном и яростном мире…

Юра выслушал внимательно, не перебивая, потом вздохнул тяжело.

— Ты слушай Галину. Где у тебя происходит действие в этом сочинении?

— Арктика. Сплошная Арктика.

— Вот там ты и должен быть, когда начнется настоящая заваруха. Мол, да, я допустил ошибки, но сейчас нахожусь, так сказять, на месте действия, чтобы по-иному, правильно оценить действительность. Я-то буду свои ошибки где-нибудь в Риге на ремонтирующейся развалюхе осознавать, или даже на берег ссадят, а ты вали на Певек. И все. Поздно. Спать надо. Хорошо поговорили. Спокойной ночи.

Вполне вероятно, что разговор с Юрием Ямкиным мне примерещился во сне. Но я посчитал сон вещим. И еще с моря дал радиограмму о полной готовности отправиться этим летом в Арктику на любом лесовозе. И в море уже получил известие, что буду отправлен по маршруту Ленинград — Мурманск — Певек — Игарка на теплоходе «Колымалес».

Остаток рейса с Канар на родину прошел буднично.

И торжество возвращения героев зимовщиков к пассажирскому причалу в Гавани тоже было будничным: человек шестьсот встречающихся родственников три часа толкались под майским дождиком под бортом теплохода в ожидании, когда таможня закончит свои дела, хотя мы слезно умоляли выслать комиссию к Толбухину маяку.

Высоко над встречающими полыхал кумачом транспарант: «ЗДРАВСТВУЙ, РОДИНА!»

Запятая после «Здравствуй» была поставлена по моему непреклонному настоянию.

Глава одиннадцатая

«Ну, подошла твоя ария!» Это я подумал, когда двадцатого июля явился в кадры за «выпиской из приказа» — бумажкой, окончательно удостоверяющей назначение на судно. Кадровик, старый сослуживец еще по военному флоту, непонятным образом не обрадовался моему появлению, а как-то странно отвел глаза. Он даже не использовал мое появление для того, чтобы покинуть рабочее место в малюсенькой душной комнатенке отдела и пяток минут перекурить со мной в коридоре, болтая о проблемах устройства сына в высшее учебное заведение. И вот тогда я подумал (о себе, конечно): «Ну, подошла твоя ария, парень!»