Stop-кадр! - Макьюэн Иэн

Вот так-то! Ненавидели меня сестры? Мне вспоминается один случай, который больше не повторялся. Однажды, в выходной день, до вечера никого не было дома. Мы с теми же двумя сестрами, Евой и Марией, вошли в родительскую спальню. Я сел на кровать, а они подошли к маминому туалетному столику и достали всю ее косметику. Первым делом они накрасили ногти и высушили их, помахав растопыренными пальцами. Натерли лица кремом, напудрились, накрасили губы помадой, выщипали брови и накрасили ресницы тушью. Велев мне закрыть глаза, они сняли свои белые носки и надели чулки из маминого комода. Потом встали – две очень красивые женщины – и посмотрели одна на другую. И целый час они расхаживали по всему дому, смотрелись мимоходом в зеркала и оконные стекла, то и дело кружились посреди гостиной или очень осторожно садились на краешек стула и приводили в порядок волосы. Я всюду шел за ними следом и смотрел на них, просто смотрел. «Ну разве мы не красавицы, Роберт?» – спрашивали они. Я был потрясен, потому что эти девочки перестали быть моими сестрами и превратились в американских кинозвезд. Довольные собой, они смеялись и целовали друг дружку, ибо стали уже настоящими женщинами.

Ближе к вечеру они пошли в ванную и все смыли. В спальне они убрали на место все баночки и флакончики и открыли окна, чтобы мама не почувствовала запаха собственных духов. Аккуратно сложили шелковые чулки и пояса с подвязками – точно так же, как при них это делала мама. Потом закрыли окна, и мы спустились вниз дожидаться маминого прихода, а я все это время был очень взволнован. Внезапно красивые женщины опять превратились в моих сестер, рослых школьниц.

Потом начался обед, а я по-прежнему был взбудоражен. Сестры вели себя как ни в чем не бывало. Я ощущал на себе пристальный взгляд отца. Когда я на миг поднял голову, он заглянул мне прямо в глаза и прочел все мои мысли. Очень медленно он отложил вилку и нож, разжевал и проглотил то, что было во рту, и сказал: «Расскажи-ка, Роберт, чем вы сегодня занимались?» Я считал, что он знает все, как бог. Он испытывает меня, хочет выяснить, достаточно ли я честен, чтобы выложить всю правду. Поэтому лгать не было смысла. Я рассказал ему обо всем – о помаде, пудре, кремах и духах, о чулках из маминого комода, рассказал и о том – словно это могло послужить оправданием, – как аккуратно все было убрано на место. Упомянул даже об окнах. Сначала сестры смеялись и утверждали, что это неправда. Но я все продолжал говорить, и тогда они замолчали. Когда я закончил, отец просто сказал: «Спасибо, Роберт», – и снова принялся за еду. До конца обеда никто больше не проронил ни слова. Я не смел взглянуть в сторону сестер.

После обеда, когда мне уже пора было готовиться ко сну, я был приглашен в отцовский кабинет. Входить туда не разрешалось никому, там хранились все государственные тайны. Это была самая большая комната в доме, ведь иногда отец принимал там других дипломатов. Окна с темно-красными бархатными занавесками были высотой до самого потолка, а потолок был украшен позолотой и огромными кольцеобразными узорами. Там висела люстра. Повсюду стояли застекленные шкафы с книгами, а пол был устлан коврами со всего света, некоторые даже висели на стенах. Отец коллекционировал ковры.

Отец сидел за своим громадным рабочим столом, сплошь заваленным документами, а перед ним стояли две мои сестры. Он велел мне сесть на другой половине комнаты в огромное кожаное кресло, принадлежавшее когда-то моему деду, тоже дипломату. Все хранили молчание. Это была сцена из немого фильма. Отец достал из ящика стола кожаный ремень и выпорол моих сестер – три очень сильных удара каждой по заду, – а Ева с Марией не издали ни звука. Вдруг я оказался за пределами кабинета. Дверь была закрыла. Сестры разошлись по своим комнатам плакать, я поднялся по лестнице к себе в спальню, и на этом все кончилось. Об этом случае отец никогда больше не упоминал.

Мои сестры! Они меня возненавидели. Они должны были отомстить. Наверное, несколько недель они ни о чем другом и не говорили. Это произошло через месяц, а то и больше, после того, как выпороли сестер, когда дома тоже не было никого – ни родителей, ни кухарки. Надо сказать, что, хотя я и был любимцем, мне много запрещалось. Особенно есть и пить все сладкое – шоколад, лимонад. Мой дед никогда не давал сладкого моему отцу – разве что фрукты. Сладкое вредно для желудка. Но важнее всего было то, что сладости, особенно шоколад, считались неподходящей пищей для мальчиков. От сладостей мальчики становятся слабохарактерными, как девчонки. Возможно, в этом есть доля истины – правда известна только ученым. Кроме того, отец заботился о моих зубах, он хотел, чтобы у меня были такие же зубы, как у него, – безукоризненные. В школе и на улице я лакомился сладостями других мальчишек, но дома не было ничего.