Stop-кадр! - Макьюэн Иэн

Они стояли в паре шагов друг от друга и по-прежнему молча смотрели вдаль, на другой берег. От большой церкви за широким каналом, в которой они не раз собирались побывать, остался лишь силуэт, а неподалеку человек, сидевший в лодке, убрал в футляр свой бинокль и встал на колени, чтобы снова завести подвесной мотор. Над ними, чуть левее, с резким, энергичным треском, перешедшим в негромкое жужжание, загорелась зеленая неоновая вывеска гостиницы. Мэри напомнила Колину, что уже поздно и им пора собираться, чтобы успеть до закрытия ресторанов. Колин согласился, но ни он, ни она не пошевелились. Потом Колин уселся на один из стульев и вслед за ним села и Мэри. Вновь наступило непродолжительное молчание, и руки их потянулись друг к другу. Ответом на слабое пожатие было слабое пожатие. Они сдвинули стулья и прошептали извинения. Колин коснулся груди Мэри, она повернулась и поцеловала его сперва в губы, а потом – нежно, по-матерински – в нос. Пошептавшись и поцеловавшись, они встали, чтобы обняться, и вернулись в спальню, где разделись в полутьме.

Безумной страсти во всем этом больше не было. Удовольствие они теперь находили в неспешных проявлениях дружелюбия, в хорошем знакомстве с ритуалами и приемами, в тесном сплетении тел, идеально подходящих друг другу, в том ощущении уюта, которое могла бы испытывать возвращенная в форму отливка. Великодушные и медлительные, они не отличались особыми запросами, предаваясь любви почти бесшумно. В сущности, их любовные утехи не имели ни начала, ни конца и нередко завершались или бывали прерваны сном. Предположение, что им все это наскучило, они отвергли бы с возмущением. По их словам, они зачастую с трудом вспоминали, что являются двумя разными людьми. Глядя друг на друга, они смотрелись в затуманившееся зеркало. Говоря о политике или о сексе, что иногда случалось, они говорили не о себе. Именно благодаря этому тайному сговору они сделались ранимыми и чувствительными друг к другу и стали легко обижаться, обнаруживая, что у них разные потребности и интересы. Ссорились они в полном молчании, а мирились, как в этом случае, в минуты высочайшего напряжения, за которые бывали безмерно благодарны друг другу.

Они немного вздремнули, потом торопливо оделись. Колин направился в ванную, а Мэри в ожидании снова вышла на балкон. Гостиничная вывеска уже погасла. Улица внизу была безлюдна, а на понтоне двое официантов убирали со столов чашки и стаканы. Немногочисленные оставшиеся посетители больше не пили. Колин с Мэри еще никогда не выходили из гостиницы так поздно, и именно этим обстоятельством Мэри объясняла потом многое из того, что случилось. Она в нетерпении ходила взад и вперед по балкону, вдыхая резкий запах герани. Все рестораны уже закрылись, но на другом конце города – оставалось лишь найти это место – был ночной бар, у входа в который иногда торговали с лотка хот-догами. В тринадцать лет, когда она еще была добросовестной, пунктуальной школьницей, забивавшей себе голову мыслями о самосовершенствовании, Мэри завела тетрадь, где каждый воскресный вечер излагала свои задачи на будущую неделю. Это были ограниченные, реальные цели, и она находила утешение в том, чтобы всю неделю отмечать галочками их достижение: упражняться в игре на виолончели, быть повнимательнее к маме, ходить в школу пешком, чтобы не платить за проезд на автобусе. Теперь она вновь жаждала подобного утешения, страстно желая, чтобы время и события были подвластны ей хотя бы частично. Словно сомнамбула, жила она от мгновения до мгновения, и месяц за месяцем проходили, не сохраняясь в памяти, не неся на себе никаких следов ее осознанных желаний.

– Готова? – крикнул Колин.

Мэри вошла в комнату, закрыв за собой балконную дверь. Она взяла с ночного столика ключ, заперла дверь номера и вслед за Колином стала спускаться по неосвещенной лестнице.

2

По всему городу, в местах слияния главных улиц и на самой оживленной площади, стояли небольшие, сооруженные со знанием дела киоски, днем заваленные газетами и журналами на разных языках и рядами открыток со знаменитыми видами, с изображениями детей, животных и женщин, которые улыбались, стоило открытку повернуть.

В киоске, фактически в полной темноте, сидел продавец, едва различимый за крошечным окошком. Здесь можно было купить сигареты, так и не узнав, кто их продал – мужчина или женщина. Покупатель видел только темно-карие, как у всех уроженцев этих мест, глаза и бледную руку, слышал невнятные слова благодарности. Киоски были средоточием интриг и сплетен местного значения; тут оставляли записки и посылки. Однако ответом на просьбы туристов показать дорогу неизменно был лишь неуверенный жест в сторону лежавших на прилавке карт, почти незаметных среди множества ярких журнальных обложек.