Stop-кадр! - Макьюэн Иэн

Все то время, что я был наказан, со мной не общался никто, кроме мамы. Она позаботилась о том, чтобы отец порол меня не очень сильно и только три дня. Это была высокая и очень красивая женщина. Она почти всегда носила белую одежду: белые блузки, белые шарфы, а на дипломатические приемы – белые платья. Чаще всего она вспоминается мне в белом. По-английски она говорила очень медленно, но все хвалили ее за безупречный, изысканный слог.

В детстве мне часто снились страшные сны, очень страшные. К тому же я страдал лунатизмом, да и сейчас иногда хожу во сне. Из-за этих своих снов я нередко просыпался среди ночи и сразу принимался громко звать ее – «мамулю», как говорят английские мальчики. Казалось, она лежит, не смыкая глаз, и ждет, ибо из другого конца коридора, где находилась родительская спальня, до меня тотчас доносились скрип кровати, щелчок выключателя, похрустывание косточек в ее ногах. И всякий раз, когда она приходила ко мне в спальню и спрашивала: «Что случилось, Роберт?» – я отвечал: «Хочу пить». Я никогда не говорил: «Мне приснился страшный сон» или «Я испугался». Всякий раз – только пить. Мама приносила из ванной стакан воды и смотрела, как я пью. Потом она целовала меня в лоб, вот сюда, и я сразу засыпал. Порой это происходило каждую ночь в течение многих месяцев, но мама никогда не оставляла воду возле моей кровати. Она знала, что, если я зову ее среди ночи, мне нужен какой-то предлог. Но оправдываться было ни к чему. Мы были очень близки. Даже после женитьбы и до самой смерти мамы я каждую неделю относил ей стирать свои рубашки.

Пока мне не исполнилось десять лет, каждый раз, когда отец бывал в отъезде, я спал в маминой постели. Потом это внезапно прекратилось. Однажды днем была приглашена на чашку чая супруга канадского посла. Приготовления к визиту начались с утра. Мама убедилась в том, что мы с сестрами умеем правильно держать чашку с блюдцем. Мне было поручено ходить по комнате с тарелкой пирожных и маленьких бутербродиков. Меня отправили в парикмахерскую и заставили надеть красный галстук-бабочку, который я ненавидел больше всего на свете. У жены посла были голубые волосы – таких я раньше никогда не видел, – и она привела с собой двенадцатилетнюю дочь, Каролину. Как я узнал впоследствии, отец сказал, что наши семьи должны подружиться из соображений дипломатии и коммерции. Мы сидели очень тихо и слушали двух матерей, а когда канадская леди задавала нам вопросы, выпрямлялись и вежливо отвечали. Нынешних детей таким вещам не учат. Потом мама увела жену посла, чтобы показать ей дом и сад, и дети остались одни. Все мои четыре сестры, в нарядных платьях, сидели рядышком на большом канапе, так тесно, что казались одной-единственной девчонкой, одним спутанным клубком лент, кружев и вьющихся волос. Когда сестры собирались вместе, они были ужасны. Каролина сидела на одном деревянном стуле, я – на другом. Несколько минут никто не произносил ни слова.

У Каролины были голубые глаза и маленькое личико, похожее на обезьянью мордочку. Нос был покрыт веснушками, а волосы она в тот день заплела сзади в одну длинную косу. Никто не разговаривал, но с канапе доносилось шушуканье и негромкий смех, и я уголком глаза видел, как они там то и дело слегка подталкивают друг дружку локтем. Над головами у нас слышались шаги нашей мамы и матери Каролины, ходивших из комнаты в комнату. Вдруг Ева спросила: «Мисс Каролина, вы спите со своей мамой?» И Каролина сказала: «Нет, а вы?» А Ева: «Нет, но Роберт спит».

Я густо-густо покраснел и был уже готов выбежать из комнаты, но тут Каролина повернулась ко мне и с улыбкой сказала: «По-моему, это очень даже мило», – и в ту самую минуту я в нее влюбился, а в маминой постели больше никогда не спал. Шесть лет спустя я снова встретил Каролину, а еще через два года мы поженились.

Бар уже начинал пустеть. Зажегся верхний свет, и уборщик подметал пол. Под конец рассказа Колин задремал и навалился на стол, положив голову на руку. Роберт взял со столика пустые винные бутылки и отнес их к стойке, где, по-видимому, дал какие-то указания. Подошел второй уборщик, чтобы высыпать в ведро окурки из пепельницы и вытереть стол.

Когда Роберт вернулся, Мэри сказала:

– Вы почти ничего не рассказали о своей жене.

Он вложил ей в руку коробок спичек, на котором были напечатаны название и адрес бара.

– Я здесь почти каждый вечер.

Он сомкнул ее пальцы вокруг коробка и сжал. Проходя мимо стула, на котором сидел Колин, Роберт протянул руку и взъерошил ему волосы. Мэри посмотрела, как он уходит, посидела несколько минут, зевая, потом растолкала Калина и молча показала в сторону лестницы. Они ушли последними.