Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си

– А где вы работали?

– В основном в Нью-Йорке и в Чикаго.

– А в Накогдочесе?

Лалли хмурит брови.

– Н'хеет, – усмехается он, как мотор чихнул.

– Вам приходилось бывать в этом городе?

– Н'хеет.

Брайан одаривает его молниеносной понимающей улыбкой.

– А врать вам когда-нибудь приходилось, мистер Ледесма?

– Ц-ц…

– Да или нет?

– Н'х-хеет.

Мой адвокат кивает и оборачивается к присяжным. Он поднимает руку: в руке у него визитная карточка.

– Дамы и господа, я хочу показать свидетелю эту визитную карточку. В ней значится: «Эулалио Ледесма Гутьеррес, Президент и Специалист по Техническому Обслуживанию, Служба Медиатехники, г. Наког-дочес».

Его рука с карточкой закладывает плавный вираж по направлению к лицу Лалли.

– Мистер Ледесма, это ваша визитная карточка?

– Я'ха вас умоляю, – откидывает голову Лалли. И вдруг становится похож на допотопный паровозик.

Брайан смотрит на него самым пристальным из всех своих взглядов.

– У нас есть свидетель, который удостоверит, что эту карточку вы давали как свою собственную. Я задаю вопрос еще раз – это ваша карточка?

– Я же сказал – нет.

– Ваша честь, если можно, я хотел бы вызвать еще одного свидетеля для участия в этом допросе, с целью идентификации…

– Пожалуйста, – говорит судья.

Мой адвокат кивает кому-то в задней части зала. Скрипнув, отворяется двойная дверь, и двое служителей вводят в зал маленькую старушку-мексиканку. Брайан ждет, пока она доковыляет до края лестницы, и тут же разворачивается к Лалли, упершись обеими руками в перила.

– Мистер Ледесма, это ваша мать?

– Вы что, шутите? – поднимает брови Лалли.

– Лалли! Мой Лало! – кричит старушка. Она вырывается из рук служителей, но тут же цепляется ногой за обитый металлом край верхней ступеньки и падает на пол.

Судья поднимается с места и, нахмурившись, следит за тем, как старушку поднимают с пола. Она хнычет и пытается различить в общем гуле голос Лалли. Он сидит тихо. Морщинок у него на щеках становится в два раза больше.

Брайан дает залу угомониться и только потом обращается к старушке:

– Миссис Гутьеррес, прошу вас, скажите суду – это ваш сын?

– Это он.

Она тянет своих провожатых вниз но лестнице, потом нога ее промахивается мимо очередной ступеньки, и она повисает у них на руках. Судья втягивает губы, как будто только что наступил на колючку. Он внимательно всматривается в старушку, потом качает головой.

– Мэм, вы можете указать на вашего сына? Весь мир замирает, затаив дыхание.

– Лало? – зовет она. – Эу-лалио?

Он не отвечает. И тут один из адвокатов со стороны обвинения складывает руки на груди. Шуршание ткани о ткань не успевает продлиться и тысячной доли секунды, как старушка вскидывается и тычет пальцем в прокурора.

– Лалли!

Прокурор красноречиво разводит руки в стороны. Судья переводит взгляд на моего адвоката.

– Минутный перерыв! Правильно ли я понимаю: что эта дама имеет ограниченные зрительные способности?

– Любая женщина узнает своего ребенка по голосу, ваша честь.

Судья вздыхает.

– Ради всего святого, скажите мне на милость, как вы собирались оформить процедуру опознания?

– Ваша честь, – начинает Брайан, но судья шваркает очками о стол и широко разводит руки в стороны.

– Советник, эта милая леди ничего не видит.

Сегодня ночью крепкий здоровый сон мне явно не светит. Я ворочаюсь и брыкаюсь, я переживаю все ужасы, которые, должно быть, переживает сейчас Хесус, я прекрасно понимаю, что ввязался в лотерею, где в случае проигрыша могу и в самом деле составить ему компанию. Когда на следующее утро меня приводят и запирают в клетке, весь зал, естественно, тут же принимается пялиться на меня. Брайан, конечно, то и дело вскакивает, принимается спорить по любому поводу, говорит, что все было заранее подстроено, и теде и тепе. Но отчего-то возникает такое чувство, будто все на свете всё уже поняли: вчера Лалли вбил последний, решающий гвоздь. О том, что все всё поняли, свидетельствуют происшедшие в зале маленькие перемены: вот, к примеру, стенографистка сидит, откинув голову назад на лишний градус дальше, чем всегда.

Пока все это происходит вокруг меня, я чувствую смутную рябь: телеграмма от Хесуса. В ней говорится, чтобы я срочно сбрасывал балласт, чтобы я не считался с потерями и думать забыл про семейные тайны, – в ней сказано, что я и так уже хранил верность долгу сверх всякой мыслимой и немыслимой меры, что мне просто нужно дать им найти ружье. Там говорится, что я должен сказать им про то, как меня в тот день прихватило с животом неподалеку от школы. Мне кажется, говно должно содержать уйму всякой информации о том парне, который насрал. Может быть, вообще можно клонировать из него других таких же ребят, а потом просто задать им наш главный вопрос: зачем они это сделали. Мой палец как-то сам по себе ложится на зеленую кнопку, оглаживает ее по кругу. Камеры принимаются жужжать вдвое ближе. Сидишь вот так и знаешь, что людские толпы на улице, пассажиры в аэропортах, семьи, уютно устроившиеся среди домашних запахов, мужчины в парикмахерских в далекой Японии, детишки, которые в ничуть не менее далекой Италии играют в классы, сейчас все разом подобрались и затаили свое чертово дыхание. Сидишь и чувствуешь, как спрессовались под бешеным давлением в аортах миллиарды чело-векочасов. Это, блин, сила. Я собираю губы бантиком и обвожу пальцем кнопку по кругу, делая вид, что выбор мне сделать очень нелегко. Внезапная тишина в зале заставляет Брайана развернуться вокруг своей оси. Увидев мою руку над сигнальной кнопкой, он бросается было ко мне, но судья шипит у него за спиной: