Воронья дорога - Бэнкс Иэн

В целом игра была довольно забавная, средней увлекательности, требовала поровну умения и везения, и мы с Льюисом постепенно втянули в нее несколько друзей. Но, сказать по правде, она сделалась куда интереснее, когда Льюис (с моей помощью) ввел дополнительные правила, позволявшие строить… боевые корабли!

Мы играли несколько недель, пока наконец папа в один дождливый майский день не застал нас в оранжерее и не осведомился, почему это суда с пестрыми товарными фишками держатся кучками во вполне безопасных местах да еще окружены обломками.

Опаньки!

Мы переименовали игру в «Черную реку». Папа не пришел в восторг. Он обдумывал новый, улучшенный вариант, чтобы можно было за деньги строить железные дороги – кладешь рельсы, возводишь мосты, пробиваешь туннели, воюешь с камнепадами, болотами и несговорчивыми землевладельцами. И тот, кто первым проложит свой путь, и есть победитель. Но у папы руки опустились, когда он застал нас в разгар свирепого морского побоища на любовно разрисованном им картоне. Впрочем, игру он не отобрал. Кажется, какое-то время отец обдумывал новый вариант, начисто исключающий военные действия, но тот остался на стадии проектирования, так и не увидел света божьего.

Я перестал копать, стер пот со лба футболкой, что до этого лежала на земле в изголовье могилы. Оперся на заступ, глянул на храпящего Джимми Террока. Льюис тоже пошабашил. Он тяжело дышал.

– А мы его так разочаровали,– сказал я. Льюис пожал плечами, достал из заднего кармана брюк носовой платок, вытер лицо.

– Да ладно, Прентис. Мы ж мальчишки были, взятки гладки. Папа это понимал.

– Да, но он от нас ждал чего-то большего.

– Отцы всегда ждут чего-то большего от своих детей, это традиция. А мы не такими уж и плохими выросли.

– Мы оба его разочаровали, когда в университете учились.– Я уже передал Льюису через мать, что в провале грядущих выпускных экзаменов не сомневаюсь.

– Ну, для начала, он про твои дела не знал,– соскреб Льюис грязь со штыка лопаты.– И он был умный человек, понимал: диплом – не самое главное в жизни. Мы с тобой не в тюряге с ворами и наркоманами и не в рядах юных тори.– Он комично подвигал бровями.– И это само по себе немалое достижение.

– М-да, пожалуй.—Я снова принялся копать.

Зря Льюис про тюрьму упомянул – я ведь ему не сообщил, что меня прищучили за кражу в магазине. Сидеть я, правда, не собирался, но зачем сыпать соль на раны, пусть даже не подозревая о том?

Льюис тоже вонзил заступ в землю.

– Могло быть и хуже,– задумчиво сказал он.

– Но могло быть и лучше.– Я энергично выбрасывал землю из ямы.

Какое-то время Льюис молчал, затем тихо произнес:

– Лучше чем… вчера? – Он намекал на то, как мы вчера покатывались со смеху.

Я рассмеялся, хотя кладбищенская обстановка не располагала. Как не располагало и самочувствие: трещала башка и на сердце скребли кошки.

– Заткнись, пожалуйста.

Льюис заткнулся. Я перепилил садовой ножовкой очередной корень и снова взялся за лопату, смаргивая с глаз пот и отгоняя мух.

Потом сделали перерыв, чтобы освежиться «Айрн-Брю» и посидеть, болтая ногами, на краю могилы. А Джимми Террок знай себе посапывал блаженно по ту сторону ямы.

Я надолго присосался к бутылке и вручил ее Льюису. Он допил, состроил рожу, заглянул в горлышко.

– Наконец-то понял, что мне эта хреновина напоминает.– Он звучно рыгнул.

Я решил не отставать и потревожил несколько сонных ворон на ближайшем дереве. Даже старина Террок пошевелился.

– Ну, и что?

– Жевательную резинку.– Льюис навинтил колпачок и запустил бутылкой в муниципального могильщика, но промахнулся.

Я с глубокомысленным видом кивнул:

– Действительно, определенное сходство наблюдается…

Мы посидели помолчали. Я посмотрел на веснушчатую физиономию Джимми Террока, на его разинутый рот и рыжие патлы. Изо рта вырывался храп – как будто там кто-то не оставлял надежды завести раздолбанную бензопилу. Я послушал, полюбовался на парочку мух, совершавших замысловатые пируэты возле его рта, как будто каждая подбивала подружку «на слабо» начать разведку в этой заманчивой пещере. Но вскоре мухи сдались и занялись изучением сильно пересеченной местности: клетчатой рубашки Джимми. У меня болела голова. Да если на то пошло, у меня почти все болело. Впрочем, это были членовредительские раны.

А Джимми Террок храпел, и на все-то ему было наплевать.

* * *

Льюис с Верити приехали к нам накануне вечером, за час до того, как я вернулся из закатного паломничества к прибрежной скульптуре Даррена. Самолет опоздал, и с такси были проблемы, так что счастливая парочка явилась на два часа позже, чем мы рассчитывали. Льюис решил не звонить из аэропорта, а нанять машину с телефоном – и тот оказался неисправен. Поэтому мы с мамой разволновались не на шутку, даже запаниковали, и я боялся смотреть новости. А ну как услышу: «…А сейчас – экстренный репортаж из аэропорта Глазго… Подробности мы сообщим позже…» Как утверждает статистика, вероятность того, что именно с твоими родственниками произойдет подобная трагедия, крайне низка, но… с тех пор как погиб папа, меня такими доводами не успокоить. Все, кого я знаю, теперь кажутся слишком уязвимыми, и за всех страшно. При каждом телефонном звонке екает сердце, и если кто-нибудь сообщает, что собрался куда-нибудь махнуть на автомобиле, так и подмывает ему сказать: ради бога, не втыкай передачу выше второй, не пожалей денег на аварийные подушки, и действительно ли эта поездка так необходима, и будь осторожен, будь осторожен, будь осторожен… И вот мы с мамой смотрим телевизор, сидя рядом на диванчике, бок о бок, крепко взявшись за руки, и даже не понимаем, о чем там говорят; глядим на экран – и ничего не видим, и боимся услышать телефонный звонок, и ждем, ждем, ждем рычания движка на подъездной дорожке.