Бикфордов мир - Курков Андрей Юрьевич

Заболела раненая рука, и шофер сцепил зубы. Но боль не была такой резкой. Она не мешала шоферу думать. Она лишь добавляла горечи в его мысли. И, вспоминая Горыча, он вытащил из кармана две абрикосовые косточки, оставленные себе на память о погибшем друге. Сжал в левой руке, словно хотел их согреть.

Потом переложил в ладонь раненой руки, а здоровой рукой вырыл в мягкой податливой земле две ямки и положил в них косточки.

«Здесь они должны прорасти», – подумал шофер и снова посмотрел вверх.

Луна забиралась все выше и выше, и добралась уже до самой середины раскинувшегося над шофером неба, и показалось шоферу, что потускнела она.

– Надо ей подсветить, – решил шофер и, поднявшись на ноги, направился к заднему борту машины.

Уже забравшись в кузов, он погладил рукой стеклянную поверхность прожекторного барабана и почувствовал, как на ладони остался плотный слой пыли. Найдя под ногами промасленную тряпку, он тщательно протер стеклянную поверхность и только после этого щелкнул тумблером.

Увидев под стеклом красную точку нагревающегося элемента, шофер спрыгнул на землю, отошел метров на двадцать от машины.

Из возникшего над прожекторным барабаном рассеянного свечения начал формироваться луч. Был он сначала невысоким и неярким, но постепенно нижний его ствол наполнился внутренним огнем, словно кто-то влил этот огонь в невидимый сосуд, а потом этот огонь начал подниматься, как ртуть в нагревающемся градуснике.

Шофер старался не смотреть на луч, но временами просто не мог удержаться, и каждый раз, когда взгляд его встречался с прожекторным лучом, резкая боль заставляла зажмурить глаза. Он поворачивался спиной к машине и смотрел в небо – глаза его отдыхали на мягком сиянии звезд и на потускневшей луне.

Через пару часов, когда луна уже приближалась к закатной стороне горизонта, глаза перестали болеть от соприкосновения с лучом, и шофер, все еще держа ладонь козырьком, посмотрел вверх, туда, куда уходил бесконечный, наполненный светом столб.

И там, в освещенной прожектором высоте, он увидел медленно плывущее тело дирижабля, и показалось ему даже, что из открытого окна-иллюминатора гондолы кто-то выглянул и посмотрел вниз.

И даже, кажется, помахал рукой.

Подняв левую руку и оторопело глядя вверх, шофер ощущал, как тело его наполняется дрожью возбуждения, как что-то распирает его изнутри, что-то радостное и еще сильнее вселяющее надежду. И это что-то уже подкатывалось теплой волной к горлу и щекотало голосовые связки, и, будучи не в силах сдержать это напряжение и понимая, что вырвется оно сейчас оглушающим его самого криком, но желая придать этому крику хотя бы какой-то жизнеутверждающий смысл, шофер успел твердо и громко выговорить: «Ур-р-р-ра!», прежде чем огромной силы выдох высоко поднял это слово и, раздробив его там на многократное эхо, понес дальше в пространство глубокого неба.

И уже не кричал шофер, но все еще слышал со всех сторон звучащий собственный голос. А дирижабль покинул освещенный прожектором круг неба и не было его видно.

Потускневшая луна закатывалась за невидимую линию далекого горизонта, но на противоположной стороне горизонта снова засияла аура восходящего светила, и шофер, заметив это, отвернулся от заходящей луны и смотрел на зарождающийся рассвет.

Было тепло и сухо. Мерцали звезды, и там, куда смотрел шофер, медленно поднимался сочно-желтый шар, рассеивая вокруг себя темноту и окрашивая освободившееся от нее пространство в белый цвет.

Снова всходила луна.

Удивленный шофер обернулся. Увидев заходящее светило, он вновь повернулся к восходящему, да так и замер, уставившись на него.

На ночном небе царствовало двоелуние. Почувствовав теплоту земли, абрикосовые косточки стали набухать, наполняясь соком для будущей жизни.

39

За время, прошедшее со дня ареста Харитонова, уже не один десяток соседей сменился в его камере. Сменились и три следователя, причем второй следователь при первой же встрече сказал Харитонову, что Берутов арестован за нарушение соцзаконности и систематические избиения допрашиваемых. Через некоторое время исчез и второй следователь, а появившийся вместо него третий, вызвав Харитонова на допрос, был с ним предельно вежлив.

– Скажите, – говорил он, – вы здесь уже два года, неужели вам не хочется домой?

Харитонов пожал плечами. О доме в последнее время он даже не вспоминал. Думал, что после войны ни дома не осталось, ни родных.