Билли Батгейт - Доктороу Эдгар Лоренс

И осталось еще одно, что я сохранил напоследок, поскольку именно в этом источник моей памяти; событие это вовсе не оправдывает мальчишку, каким я был, а лишь задерживает на какое-то время его изгнание с небес. При одном воспоминании об этом я падаю на колени и благодарю Бога за дарованный мне разум и радость бытия, я возношу Ему хвалу за мою преступную жизнь и тяготы моего существования. Весной, на следующий год после смерти мистера Шульца, мы с матерью уже жили в пятикомнатной квартире на верхнем этаже дома, смотревшего своим южным фасадом на прекрасные деревья, тропинки, лужайки и игровые площадки Клэрмонт-парка. Майским субботним утром раздался стук в дверь, за которой оказался шофер в светло-серой униформе, он держал за ручки плетеную корзину, я даже не помню, что я подумал, белье из прачечной принесли или еще что, а вот мать вышла у меня из-за спины и взяла корзину так, словно она давно ее ждала, она действовала уверенно и даже торжественно; шофер тут же почувствовал облегчение, до этого на лице его было написано крайнее беспокойство; мать была одета в настоящее черное платье, которое шло к ее фигуре, модные туфли и чулки, подстриженные волосы красиво обрамляли ее милое, серьезное лицо; она просто взяла ребеночка, потому что это, конечно, был наш с Дрю сын (я понял это сразу, как только взглянул на него), и понесла его в нашу залитую утренним солнцем квартиру, и положила в дырявую коричневую плетеную коляску, которую она привезла сюда из старого дома. В этот момент я почувствовал некоторое сомнение в справедливом устройстве вселенной, и моя мальчишеская жизнь закончилась.

Поднялся, конечно, переполох, нам пришлось идти в город покупать бутылочки и пеленки, ведь никаких наставлений с ребеночком не прислали, а моя мать не сразу вспомнила, что надо делать, когда он начинал плакать и махать ручонками, но мы скоро приноровились к нему, и у меня сейчас перед глазами стоит сцена, как мы едем с ним в Восточный Бронкс и прогуливаемся солнечным днем с коляской по Батгейт авеню, лоточники выкрикивают цены, прилавки ломятся от апельсинов, винограда, персиков и дынь, в витринах пекарен лежит свежий хлеб; электрические вентиляторы, вмонтированные во фрамуги, разгоняют горячий хлебный дух по округе; в молочных стоят бочонки масла и деревянные коробки с фермерским сыром; мясник, у которого под фартуком надет теплый свитер, выходит из холодильной камеры с отбивными, завернутыми в пергамент; цветочник на углу орошает водой срезанные цветы в вазах; бегают дети; старые женщины, бормоча под нос, несут сумки с зеленью и цыплятами; девочки-подростки примеряют белые платья: прикладывают их к плечам, не снимая с вешалок; разгоряченные водители в майках разгружают грузовики, гудят клаксоны; городская жизнь приветствует нас; так бывало в счастливые дни, еще до побега отца, когда вся семья выходила погулять по этому рынку, базару жизни, Батгейту, так бывало во времена Немца Шульца.