Эвакуатор - Быков Дмитрий Львович

— Ну, а когда у вас считается, что уже можно? Что можно как бы приступать?

— Это по готовности. Но вы, кажется, были готовы еще в лифте?

— Мы готовы, всегда готовы… Я ведь член нашей этой организации, как ее… пыынер… знаешь, да? Мы всегда готовы, это годы тренировок…

— Ну что ты делаешь! Дай я сама.

— Ну, сама так сама… Что ты ржешь?

— Ой, погоди… Ты знаешь это выражение — «И он весь превратился в слух»?

— Да. У нас тоже такое есть.

— Ну вот, а в таких ситуациях надо бы — «И он весь превратился в…»

— Да, — сказал он, — это похоже. Поразительно, как ты умеешь чувствовать другого человека.

Некоторое время им было не до острот. Наглой натяжкой было бы утверждать, что с первого же раза она испытала неземное блаженство; точней — ее неземное блаженство было совершенно иной природы, и всякая там физиология никакой роли уже не играла. Было полное совпадение и блаженная вседозволенность, и милая раскрасневшаяся морда с виноватым и восхищенным выражением, и деликатность, столь умиляющая в мужчине, существе низшем, эгоистическом… Это же существо, наверняка инопланентное, думало не о себе, а о ней, продолжая помнить краем сознания, что она у него ненадолго, что все вообще ненадолго, — ее-то часто посещали такие мысли, и именно в постели: некоторым счастливцам почему-то в это время кажется, что они бессмертны, а она никогда не ощущала себя такой смертной, как во время близости. И сейчас тоже. Но сейчас к этой тоске примешивалось другое чувство, истинное счастье — рядом с ней тоже был необыкновенно смертный человек, и то, что они умрут оба, особенно сближало, позволяя принять и этот закон.

— Ну ладно, — сказал он. — Я чайку принесу.

— Чудесно. А потом?

— А потом я тебе покажу, как это у нас.

— Что, иначе?

— Совсем иначе.

— Ну прости, милый. Я тебя грубо изнасиловала, да?

— Что ты, Кать. Очень познавательно, правда. Но у нас совсем не так. Мы сейчас попробуем, только у нас так устроено, что нужно время восстановиться. У вас, наверное, не так, да?

— Так, так. Но вы же, пыынеры, всегда готовы…

— Всегда готовы только почетные пыынеры. А я обычный.

Он пошел в кухню — она успела заметить, что все-таки ей достался замечательный инопланетянин, высокий, тонкий, при этом без всякой болезненной хилости. Теперь было время рассмотреть комнату: она не видела толком названий его книг, но по обложкам угадывала стандартный набор плюс страшное количество фотоальбомов (главным образом природа; мы, значит, изучаем земную фауну?). Компьютер был титанически навороченный, с серебристым корпусом, идеально плоским монитором не меньше двадцати трех в диагонали, четырьмя колонками по углам жилища — вообще чувствовалось, что все деньги уходят сюда. Прочая обстановка была явно хозяйская; Игорь проговорился однажды, что квартиру снимает, потому что с родителями жить не хочет.

Он вернулся с двумя кружками жасминового чая, потом принес миску мелких желтых шариков.

— Это наша инопланетная еда.

— Ну ты подумай! Альфа Козерога, а жрут кукурузу с сыром.

— Это только кажется, что кукуруза. На самом деле это наша секретная вещь, ужасно сытная. Каждый шар возвращает силу и приносит день жизни.

— Ну, дней на пять я себе уже наела.

— Учти, я нарушаю все инструкции, давая тебе такую еду.

— Тебя теперь вызывать ковер, отнимать зверьки, лишать шары?

— Очень быть дорого каждый раз вызывать ковер из Москва на альфа Козерога. Мне присылать секретная шифровка: Юстас, Юстас, где шары? Почему кормить самка? Я выкрутиться, отвечать, что иначе она пожрать я. Быть вынужден утолять страшный посткоитальный аппетит. Не ешь много, станешь слишком толстая, я разлюбить, улететь.

— А работа?

— Какая работа, когда тебя толстая самка преследует сексуальными домогательствами…

— Да, да. Кстати о домогательствах. Ты съел шар? Восстановился? Ты, помнится, хотел мне показать, как это делают у вас…

— Да, сейчас. Обязательно. Я только отнесу чашки.

Аккуратист, подумала она, какая прелесть.

— Ну вот, — сказал он, ложась рядом. — Единственная просьба: не закрывать глаза, у нас это не принято. Почему у вас закрывают глаза, ты не знаешь?

— Вообще догадываюсь. Чтобы не увидеть родное лицо, искаженное гримасой похоти.

— А. Ну ладно. Я постараюсь не искажаться. Тем более, что какая же это похоть?