Умм, или Исида среди Неспасенных - Бэнкс Иэн

– Может, добавим, дядюшка? – предложила я, спешно прикончив налитое в стакан пиво.

– Что ж, – произнес он, – пожалуй… Однако, сдается мне, я сегодня зачастил. Прямо не знаю… Бутерброд, что ли, взять. Или…

– Решай сам, – сказала я, демонстрируя свой опорожненный пластиковый стаканчик. – Я все равно пойду за пивом, так что, если пожелаешь…

– Ладно, давай. Только мне надо сбавить темп и начать закусывать. Сейчас, погоди. – Он полез за бумажником, но промахнулся и вынужден был расстегнуть пиджак, чтобы посмотреть, где именно находится внутренний карман; в конце концов непослушные пальцы бережно извлекли на свет бумажку в двадцать фунтов. – Держи.

– Спасибо, дядюшка. Сколько тебе?..

– Затрудняюсь… Частить, конечно, не следует, но хорошо бы сделать небольшой запас – вдруг там все раскупят? Вот что… – Он слабо махнул рукой и повесил голову. – Возьми на всю сумму. Ну и себе чего-нибудь…

– Мудрое решение! – с энтузиазмом воскликнула я.

Чтобы расчистить стол, мне пришлось смахнуть следы нашего кутежа в небольшой бумажный пакет. Туда же отправилась моя пивная банка, в которой еще булькала добрая половина содержимого. Правда, банку я оттуда вытащила по пути в вагон-ресторан, перед тем как бросить пакет в урну.

После предыдущей закупки я прикарманила немного мелочи. А на этот раз оставила себе всю сдачу, прямо у стойки бара проглотила сэндвич и вернулась в вагон, потягивая пиво из той же банки.

– Прошу! – Я опустила на стол очередное подкрепление.

– Ага! Ну-ка, ну-ка. Так, ставь сюда. Вот молодчина, – похвалил дядя Мо, протягивая пальцы, точно щупальца, к сложенному клапану бумажного пакета.

– Позволь, я сама.

Отделенный холмистыми лугами, вытянутыми золотистыми дюнами и гибкими травами, за окном промелькнул священный остров Линдисфарн. Широкая пойма кое-где уже скрылась под наступающим приливом. По насыпной дороге, которую жадно лизали волны, мчался на свой страх и риск легковой автомобиль. На единственной возвышенности, гладким утесом выступающей из южной оконечности острова, стоял похожий на театральную декорацию небольшой замок. С другого берега, сплошь покрытого песчаными дюнами, на него смотрели два громадных обелиска, а еще дальше, на самой кромке морского горизонта, маячила призрачная громада: если я правильно запомнила карту, это был замок Бэнбург.

– А бутерброды где? – простонал дядя Мо, когда я извлекла на свет покупки и наполнила его стакан.

– Разве ты заказывал? Это мое упущение, дядя Мо, ты только скажи, мне не трудно… – Я сделала вид, что уже поднимаюсь с места.

– Нет-нет. – Он жестом приказал мне сесть. – Пустяки. Острой необходимости нет, – заплетающимся языком выговорил он.

– Смотри, у нас даже лед есть в отдельном стаканчике. – Я бросила пару кубиков ему в стакан.

– Что за умница, – растрогался он, поднося к губам напиток; по подбородку побежали капли алкоголя. – Фу ты, господи.

Я подала ему салфетку. Опуская стакан, он расплескал часть содержимого, но ничего не заметил. Его мутные, расширенные и разжиженные зрачки уставились на меня.

– Какая же ты добрая девочка, Айсис. Очень добрая.

«Ничего себе добрая», – подумала я и для очистки совести упрекнула себя за вероломство и циничное использование дядюшкиной слабости.

Но тут же вздохнула и произнесла с самым невинным видом:

– Частенько вспоминаю бабушку Жобелию. Даже маму с папой вспоминаю не так часто, потому что была совсем маленькой, когда их не стало, а вот Жобелия не идет у меня из головы, хотя я бы, наверно, ее не узнала. Поразительно, да?

Дядя Мо чуть не прослезился.

– Жобелия, – повторил он и, хлюпая носом, уставился в стакан. – Она моя мать, и я люблю ее сыновней любовью, но должен признать, Исида, с годами она стала… сварливой. И упрямой. Жутко упрямой. Да к тому же вредной. Страшно вредной. Ты не поверишь… Нет, не буду… Ничего не попишешь. Вредная. Дико вредная. Сдается мне, ей даже нравится досаждать тем, кто ее больше всех любит. Я все перепробовал, чтобы наставить ее на путь истинный… – Он трубно высморкался в протянутую мной салфетку. – Есть какой-то… не знаю, как сказать… Подозреваю, они всегда были… Эти двое знали больше, чем могли сказать, Айсис. Уж поверь мне.

– Кто «эти двое», дядюшка?

– Мать с теткой – Жобелия и Аасни. Да-а. Подумать только. Им было известно… как бы сказать… много чего. Я ведь улавливал их разговоры, хотя они частенько беседовали не по-нашему, бывало даже, на островном наречии, которым тоже владели, представь себе. Вот так-то. А я где взгляд перехвачу, где обрывок фразы; тогда они переходили на халмакистанский или гаэльский, а то еще мешали один язык с другим, да еще английским разбавляли, чтоб другие не догадались, – тут даже я терялся, но все же… Эх… – Он махнул рукой. – С чего это я так распиз… расписываю. Сам знаю. Мне… Я… Ты, небось, думаешь… старикашка… ан нет, Исида. Вот, к примеру, на прошлом Празднике я просил… ну, не то чтобы просил, но хотел… нет, вру, просил… как бы… это… тебя… – Он вскинул голову; веки и губы нелепо, слезливо задергались. – Треклятые грезы, верно, Айсис?