НЕСУЩИЕ КОНИ - Мисима Юкио

Мать, вволю наплакавшись после освобождения сына, одетая в чистейший передник, затворилась в кухне и занялась приготовлением пищи. В кухне стало тесно от женщин, пришедших помочь ей в этот радостный день, пальцы матери, дававшей указания, будто направляли невидимые лучи к расставленным всюду тарелкам, и на тех вдруг возникали яркие горы нарезанной сырой рыбы, жареной рыбы, жаркого. Исао воспринимал доносившийся из кухни женский смех как нечто нереальное.

Все — освобожденные, сам Иинума и ученики, ходившие встречать Исао и Саву, по дороге домой принесли благодарность перед императорским дворцом и в храме Мэйдзи-дзингу, вернувшись, скорее всей семьей отправились вознести благодарность богам в святилище рядом со школой, и только после этого Исао впервые смог спокойно насладиться купанием. Богов поблагодарили, на празднике оставалось только поблагодарить Хонду, человека, который больше всех помог им. Иинума в одежде с гербами отодвинулся на самое непочетное место, посадил по бокам Исао и Саву, и все низко склонили перед Хондой голову.

Исао двигался как ему говорили. Даже улыбка выглядела заказной. В ушах звенело, шумело, перед глазами мелькали искрящиеся предметы, во рту оказывалось нечто фантастическое. Пять органов чувств не воспринимали реальность. Еда была безвкусной, словно он ел во сне. Среднего размера комната, где он сидел, озарилась вдруг безжалостным светом и, казалось, превратилась в огромный зал, толпа людей окружила праздничный стол. Это были абсолютно незнакомые ему люди.

Хонда сразу обратил внимание на то, что в глазах Исао погас тот особый, пронзительный свет.

— Это естественно. Он еще ничего вокруг не замечает. По себе помню. Правда, я был там не так долго, семь дней, но потом возникает какое-то чувство прострации, непохожее на ощущение свободы, — тихим голосом пояснил Иинума, посмеиваясь над тревогами Хонды. — Да не беспокойтесь так, господин Хонда. Вы ведь понимаете, что за праздник я сегодня собираюсь устроить для сына. Праздник по случаю его совершеннолетия. Ему, правда, двадцать лет еще только исполнится, но сегодня в жизни Исао один из самых волнующих дней, начало новой жизни. Может быть, и шоковыми методами, но я хочу заставить Исао очнуться, стать взрослым. Я прошу вас понять мои отцовские чувства и не вмешиваться.

Исао и Сава сидели в окружении воспитанников школы. Сава громким голосом занимал всех историями своего пребывания в тюрьме, Исао же только молча улыбался.

Самого молодого из учеников Цумуру, обожавшего Исао, сердил этот легкомысленный тон, ему хотелось слышать от своего кумира высокие слова, обжигающие, как лед, он все время старался обратить на себя внимание и наконец, так как Исао все молчал, прошептал ему:

— А вы знаете, что Курахара совсем обнаглел?

Имя Курахара прогремело в ушах громом. Реальность, казавшаяся такой далекой, разом, словно прилипшее к телу мокрое белье, ударила по всем чувствам.

— Что там с Курахарой?

— Я вчера видел в газете. Там вся первая страница этим занята, — и Цумура назвал одну из правых газет. — «Вконец обнаглел!»

Цумура достал из-за пазухи сложенный лист газеты небольшого формата и показал Исао. Заглядывая через плечо Исао, он горячо дышал и, сверля страницу негодующим взглядом, снова повторил:

— Вконец обнаглел!

Заметка была набрана грубым шрифтом, знаки кое-где не пропечатались. В ней была сделана оговорка, что статья эта не из центральных газет, а перепечатана из газеты, связанной с храмом Исэ-дзингу и имеющей религиозную направленность. Содержание статьи заключалось в следующем.

25 декабря Курахара, после встречи в ассоциации банков Кансая, на обратном пути сделал остановку в Исэ, до отвала наелся своим любимым мясом из Мацусаки,^[82] а на следующее утро вместе с губернатором отправился в святилище Исэ-дзингу, в его самую заповедную часть.

С ним был секретарь и еще несколько сопровождающих лиц, но только для Курахары и губернатора на гравий поставили складные стулья, отметив особый характер отношения к ним. Ветви священного дерева сакаки для подношения богам с самого начала были приготовлены только для них двоих, Курахара и губернатор, стоя, с ветками в руках слушали молитвословие. У Курахары, похоже, зачесалась спина: он переложил ветвь в левую руку и попытался правой почесать спину, но не достал, тогда он опять взял ветвь в правую руку, а левую завел за спину. И опять не дотянулся.