Беременная вдова - Эмис Мартин

— Ну, все понятно. Никакой надежды, — говорит она. — Тебе, Кит, надо побольше зарабатывать. И избавиться от этого сырого вида. Исключения бывают, но в этом мире девушки хотят подняться повыше, а не опуститься пониже. Помнишь эту трогательную балладу? «Если б плотником я был, а ты — моей возлюбленной».

— «Пошла бы за меня? Родила бы мне ребенка?»^[103].

— Так вот, ответ на этот вопрос такой: «ни в коем случае». Забавно то, что тебе нужна только одна симпатичная подружка, остальные потянутся следом.

Он спрашивает, почему это так.

— Почему? Потому что с девушками законы привлекательности более расплывчаты. Потому что внешность мужчины значит не так уж много. Так что мы высматриваем дымовые сигналы. Слушаем тамтамы. Если одна из нас — симпатичная — считает, что ты подходящий парень, мы берем это на заметку. Я могла бы сделать тебя наполовину привлекательным прямо здесь и сейчас. Достаточно было бы пройтись вокруг комнаты.

Он вздыхает.

— О, Робин Гуд. В шервудской зелени. Отбираешь у богатых, отдаешь бедным. Проведи меня кругом… Заплачу тебе сотню.

А Глория, удивительная как всегда, говорит:

— У тебя при себе есть? М-м. Нет. Это целое представление, а Хью может разозлиться.

— Тогда я пошел домой. Значит, счастливец — это Хью, так, что ли?

— Вероятно. Он идеально подходит. Если не считать мамаши-ведьмы. Которая меня ненавидит… Знаешь, мне двадцать шесть. Часы идут: тик-так.

— Кстати, вспомнил. — И он слабым голосом рассказывает ей про Шехерезаду. Уже замужем (за Тимми), уже мать двоих детей (Джимми и Милли), уже благочестивая (по словам Лили). Она пожимает плечами, а он продолжает: — Мне пора. — Его внутренний голос (господи, ну и карканье) вносит предложение. Киту оно не кажется особенно удачным, но он говорит: — Ладно, с праздником. Есть, это самое, такая традиция — оставлять что-то для Деда Мороза. Бог с ними, со сладкими пирожками. Просто подари ему прекрасное зрелище. Как ты молишься на коленях, голая.

Ее цвет лица, ее затененная бронза, делается темнее.

— Откуда ты знаешь, что я молюсь голая?

— Ты мне рассказала. В ванной.

— В какой ванной?

— Ты что, не помнишь? Ты повернулась с голубым платьем в руках. А я сказал: «А где же укус пчелы?»

— Ой, глупости какие! А потом что?

— Ты перегнулась через вешалку для полотенец и сказала: «Вообще-то он довольно глубоко».

— Так ты что, до сих пор думаешь, что это произошло на самом деле? Нет, Кит, тебе это приснилось. Хотя укус пчелы я помню. Разве его забудешь? А развалины я действительно на самом деле ненавижу — это тоже правда. Удачи. Знаешь, все эти дела вроде игры в каштаны. Помнишь игру в каштаны? Обычная однушка побивает двадцатьпятку и раз — превращается в двадцать шесть. Понимаешь, симпатичную подружку не завести, пока не заведешь симпатичную подружку. Знаю. Такая вот невезуха.

— Да, действительно. А как твоя тайна? Все в порядке?

— С Рождеством тебя.

Он пошел по заснеженной Кенсингтон-хай-стрит. Каким поэтом был Кит Ниринг на данный момент? Он был мелким представителем шутливого самоуничижения (была ли на земле еще какая-нибудь цивилизация, этим увлекавшаяся?). Он не был акмеистом или сюрреалистом. Он принадлежал к школе сексуальных неудачников, пугал, уродов, лауреатом которых и героем был, разумеется, Филип Ларкин. Знаменитые поэты могли заводить девушек, порой много девушек (встречались поэты с внешностью Квазимодо, которые вели себя как Казанова), однако симпатичных мордашек они, казалось, избегали или сторонились, поскольку иначе их намерения были бы просто слишком очевидны. У женщин Ларкина был свой мир,

Итак, Ларкин с неким ленивым героизмом обитал в Ларкинленде и писал стихи, в которых его воспевал. А я этого делать не собираюсь, решил Кит, повернув налево к Эрлс-корту. Потому что иначе мне не о чем будет подумать, когда состарюсь. Да и вообще, он не хотел быть поэтом такого сорта. Он хотел быть романтиком, вроде Нила Дарлингтона («Ты открываешь рот, и сквозь меня несется шторм»^[105]). Да только повода для романтизма у Кита не было.

В те времена столица в канун Рождества закрывалась на неделю, начиная с полуночи. Она становилась черной. Господь держал руку над выключателем в полной готовности — свет вот-вот должен был выключиться с тем, чтобы не включаться до самого 1974-го.