Мулей - Лу Эрленд

Я много плачу. Больше, чем раньше, на самом- то деле. Возможно, тогда я точно знала, что есть выход, знала, что рано или поздно им воспользу­юсь, а теперь вообще никакого выхода не вижу. Что же мне делать?! Я ничего не хочу. Отчаянная решимость «к чёрту всё!», переполнявшая меня месяц назад, выветрилась-совершенно. Несколько раз звонили из журнала для самоубийц, им моя статья понравилась, но я сказала, что пока не го­това взяться за работу. Возможно, я напишу для них что-нибудь, когда вернется вдохновение и же­лание умереть станет конкретнее.

Кстати, все норвежские прыгуны с трамплина прошли в завтрашний финал. Кроме бедного Том­ми Ингербригтсена. Жалко его. Такой симпатяга. Он тоже прячет свое разочарование и говорит, что способен на большее, но на этот раз не удалось это продемонстрировать и что он желает победы товарищам. Нелегкое это дело — иметь папу рок- музыканта из Трёнделага. Наверняка это папаша заставляет Томми носить такие длинные волосы. У кузины Констанции был роман с прыгуном с трамплина, не помню, с кем именно, так этот гад все время норовил лизнуть ее в попу. Правда, он дал ей поносить фирменные солнечные очки, и они остались у нее, ну, когда они с прыгуном раз­бежались. Кшиштоф смотрел отборочные прыжки вместе со мной. Из поляков прошли двое. Адам Малыш и Роберт Матея. Я долго думала, стоит ли вслух комментировать усики Малыша. Они отвратные. Но все-таки не утерпела, высказалась, Кшиштоф обиделся.

18 февраля

Весь день мне ужасно хотелось нарисовать Ма­гомета. Для себя лично. Один маленький рисуно­чек. В жарких странах жгут датские и норвежские флаги, полный хаос, экстренные выпуски новостей, все по полной программе. Возможно, если я нари­сую Магомета и напечатаю рисунок в «Самоубий­це», меня убьет какой-нибудь мусульманин. Весьма заманчиво. Как-то даже обескураживающе просто. Но еще совсем не факт, что мусульмане читают «Самоубийцу». Подозреваю, им запрещено лишать себя жизни. Надо мне постараться помочь журналу с распространением. Можно ходить по квартирам в пригородах или в Грёнелёкке и продавать подпис­ку или на станциях метро, в переходах, где магази­ны, чтобы не зависеть от погоды в дождь и холод­рыгу, и хорошо брать с собой Финч Хаттона, тогда уж они наверняка растают, мусульмане наверное любят щенков не меньше, чем остальные. Я не знаю, какой у «Самоубийцы» тираж сейчас, но на­до, ой как надо добиваться его увеличения. На зем­ле развелось слишком много людей. И пусть это будут те, кто действительно хочет жить. А мы, ос­тальные, уступим им место.

Кшиштоф пришел, когда начались прыжки с трамплина. Все наши дошли до финальной серии, а вот Роберт Матея срезался после первого прыжка.

Малыш во второй серии прыгал так себе, Кшиштоф расстроился и снова ушел класть плитку, чтобы переждать сильнейших. Серебро и золото взяла Ав­стрия, бронзу, четвертое и седьмое место — мы. Вот досада, что я забыла, кто из них пополиз. Я спокой­но отношусь к тому, что Норвегии в этот раз до­сталось меньше медалей, чем обычно. Нам даже по­лезно, чтобы нас обошли и мы наконец поняли, что выигрывать — не типично норвежская особенность. Гораздо более типично для норвежцев кончать с собой. Я как раз сегодня читала об этом в газе­те. Один из комитетов ООН глубоко озабочен не­адекватно высоким процентом самоубийств среди норвежских подростков, он выступил с критикой наших властей, непозволительно мало уделяющих внимание этой вопиющей проблеме. Меня эта ин­формация не удивила. Назначилась к психогейру на завтра, кстати говоря. Надо не забыть взять с со­бой Финч Хаттона и сюсюкать с ним, будто я люб­лю его больше всего на свете, неплохо по доро­ге заскочить в зоомагазин на Кристиане Августе и явиться к психогейру с пакетом оттуда и с каким- нибудь ошейником, чтобы он увидел, что я уже вполне себе сумасшедшая собачница и иду по пути выздоровления, или как он там называет то состо­яние, которого он хочет от меня добиться.

19 февраля

Все-таки дура эта Констанция. Выдала ме­ня. Психогейр попросил мой дневник. Он счита­ет, что имеет право его почитать, поскольку сам надоумил меня его вести. Я, естественно, отказала. Никому не позволено совать нос в мои записи. Это секрет. У нас в семье никто никогда не писал. Мы не из тех, кто пишет. А я вот пишу. Привыч­ные семейные законы редко остаются неизменны­ми, если три четверти семьи разбиваются в Аф­рике на самолете. Но пишу я только для себя, а не для психогейра, так что я велела ему не суе­титься. Потом он спросил, как у меня с Финч Хаттоном, выстроились ли отношения, и я долго нахально врала, расписывая, какое это счастье — иметь собаку и что у меня появился такой друг, о котором я всегда мечтала, но не знала, что они бывают, и что мы неразлучны и даже спим вмес­те. Но выяснилось, что он разговаривал с Кон­станцией и ему известно, что Финч Хаттоном за­нимается она, а я только коротко вижусь с ним каждый день, и что я сказала, что не готова пока взять на себя такую ответственность. А кроме то­го Констанция сообщила открытым текстом, что я не произвожу впечатления уравновешенного че­ловека и по ее мнению могу предпринять новую попытку.