Мулей - Лу Эрленд

Я пулей вылетела из кабинета психогейра, за­быв Финч Хаттона, схватила такси и примчалась домой, но я и здесь чувствую себя в опасности, боюсь, что психогейр предпримет, как он выража­ется, меры и меня упекут в какую-нибудь клини­ку, даже думать об этом страшно, мало мне всего, еще и свободы лишиться, маяться под замком, нет уж. Жить в своем собственном ритме, ходить куда захочется, прислушиваться к себе, потихоньку во всем разбираться — только это может мне помочь, я это чувствую, но психогейр не хочет в это вни­кать, тем более после того, как я его в прошлый раз надула. Он считает, что меня нужно защищать от меня же самой, и в этом он наверно прав, но я все равно хочу, чтобы выбор оставался целиком и полностью за мной. Если я останусь жить, то по­тому, что всем своим существом почувствую пра­вильность такого выбора, а не потому, что кто-то помешал мне умереть. В такси я думала, что по­кончу со всем, как только доберусь до дому, что главное — опередить психогейра, но дома я рух­нула на диван, совершенно опустошенная, лежала, уставившись в потолок, пока не затрезвонил теле­фон, это был психогейр, он заставил меня пообе­щать, что, даже если я что-то решила, я не сде­лаю этого сегодня, он дал мне адрес в интернете, я заглянула туда вечером, там пишут, что жела­ние покончить с собой возникает из-за того, что боль, которую человек испытывает, в разы превос­ходит душевные ресурсы человека, его угнетает, что их не хватает, чтобы с болью справиться, и что большинство покушающихся на самоубийство ищут избавления от боли и облегчения, но облег­чение — это чувство, говорят они, а покончивший с собой ничего не чувствует, в том числе и облег­чения, и я вижу правоту их слов, но я все равно не хочу в психушку, а чувствую, что все этим и кон­чится, если я останусь дома, сюда заявится пси­хогейр с белыми халатами и перевозкой, и меня отвезут в больницу, где повсюду замки и двери, и начнут качать меня лекарствами, и все станет еще хуже, так что единственный выход для меня — исчезнуть.

20 февраля

Я сбежала. Покидала в папин командировоч­ный портплед mpЗ-плеер, паспорт, тампоны, кре­дитку, трусы, еще кое-какую мелочовку и велела Кшиштофу отвезти меня в аэропорт «Гардемоен» на папином «БМВ», которым теперь, кстати гово­ря, владеет Кшиштоф, но ночью самолеты, оказы­вается, не летают, и мне разрешили поспать в крес­ле в зале вылета, я сижу в самом дальнем углу, сюда приходит лифт с перрона авиаэкспресса, но пока здесь больше никого нет, только изредка по­является уборщик, но рядом с кафе работает теле­визор, недавно повторяли забеги мужчин-конькобежцев в шорт-треке на тысячу и полторы тысячи метров, и очень симпатичный кореец Ан Хьюн-Су выиграл оба. У него своя манера — на первых кру­гах он держится сзади и кажется совершенно не опасным, а потом, когда остается один или два круга, обходит всех по внешней дорожке. Не да­вая противникам ни единого шанса. Круто. Ме­ня проняло до самого нутра. Я очень возбудилась. Валяться вот так в аэропорту мне нравится. Что-то в них есть, в аэропортах. После гибели мамы, па­пы и Тома я не летала, я дала себе слово, что ни­когда больше не поднимусь по трапу, но теперь я вижу, что зареклась я зря. Наоборот, меня тя­нет в полет. Даже просто пребывание на аэродро­ме дает ощущение свободы. Отсюда я могу отпра­виться куда захочу. Куда я хочу, я не знаю. Но меня тянет прочь от земли. В воздух. Мне кажет­ся, что там я почувствую себя дома. Главное — прочь от земли.

21 февраля

Какое же это счастье — подняться в воздух. В одну секунду все полностью меняется. Словно бы вся прошлая жизнь остается на летном поле. Тут наверху другие правила игры и новые возможности. И как это я не подумала об этом раньше! Вот он выход — летать. Здесь наверху я рядом с папой, мамой и Томом. Я ни жива ни мертва, а так, серединка-наполовинку, и если мы упадем, то и ладно.

Мы взлетали в сторону юга, я сидела у окна и смотрела на город и фьорд. Увидев наш дом и ХГ, сообразила, что я никому не сказала, что уезжаю, и встревожилась, но через секунду подумала: черт возьми, ну и пусть теперь ищут, пусть Констан­ция помучается: не она ли что-то такое сделала или сказала, из-за чего я сбежала, пусть терзается раскаянием, поглаживая своего вороного коняшку, ужасно раскормленного, я наверно еще не пи­сала об этом, но он жирный, как божье наказание.

Я лечу в Копенгаген. В аэропорт «Каструп». В сам город мне ехать не хочется. Поброжу по аэропорту, может, съем сосиску, осмотрю магази­ны, а потом — дальше куда-нибудь.