Полукровка - Чижова Елена

«Господи, куда же я?..» – она оглянулась в смертельной тоске, уже понимая – куда.

То, что она задумала, было местью. Им всем. Но главное – пауку.

Паук следил, хоронясь за надгробьями.

Она поставила мешок на землю. Руки были свободны. Свободны и пусты.

«Чем же мне рыть?» – она думала о твердой земле.

Глаза поймали тусклый блеск. Она нагнулась. Среди нерасколотых чурок лежал топор. Сев на корточки, Маша попробовала пальцем: тупой. Ржавое лезвие. Зазубрины.

Она вспомнила острый скальпель. «Топор – лучше».

Оглянувшись, пихнула в мешок.

За каменной кладкой начинались склепы. От них бежали дорожки, уводящие во мрак. Холод шел от земли, сковывал ноги. Она остановилась, переводя дыхание и смиряя страх.

Паук следил настороженно, уже понимая, зачем она пришла.

Растянув ручки, Маша заглянула. Пепел серел жалкой кучкой. «Никогда, больше никогда...»

На кладбище, где лежат обреченные – те, кого он ненавидит, – она развеет пепел его возлюбленной паствы. Тогда, в черный день паучьего воскресения, их прах не восстанет из еврейской земли.

Смертельное счастье, которого не знала прежде, рвалось из глубины. Она подняла ведро, зажмурилась и размахнулась. Что-то вспыхнуло, полыхнуло, дрогнуло под ногами.

Под тонким слоем кладбищенской земли они лежали друг подле друга. Старики, младенцы, старухи – словно погребенные заживо.

«Как мой дед».

Дед, задохнувшийся в бескровной могиле. Дед, чья кровь осталась непролитой. Они лежали в земле, которая больше не шевелилась, потому что превратилась в камень.

Маша поглядела в небо и не увидела мельничных крестов. Там, над головой, шевелились мохнатые лапы: черные ноги паука.

Свет, бивший из-под земли, становился слабее. Все, кто лежал рядами, возвращались во тьму. Обессилев, Маша опустилась на землю.

«Нашла врагов... Нашла себе врагов...»

Она думала о жалких старухах. «Старые дуры. Они-то чем виноваты?.. Жертва, жерло, жернов... Сами они – жертвы...» – слабость стояла в жилах как кровь. Кровь ее деда, отказавшегося от искупления.

Через силу, помогая себе руками, Маша поднялась.

«Надо обратно, ехать, искать их русское кладбище...»

И тут она услышала скрип. Может быть, так скрипели ветки, но Маша слышала скрипучий смех паука. Из тьмы, осквернившей город, он смеялся над слабостью, знаменующей ее поражение.

– Мразь, – она обернулась и сказала громко, – трусливая черная мразь.

Черные ветки гнулись под ветром, шарили по земле. Они тянулись к ведерку – вырвать из рук. Паук, караулящий пепел, полз защищать своих.

– Ну, – она сказала хрипло. – Ползи, железная сука...

Черный корень змеился из склепа, полз по земле. Она размахнулась и ударила ржавым лезвием. Топор отскочил. Прижав к себе ведро, Маша отступала шаг за шагом. Обогнув стену, затаилась с подветренной стороны. Здесь могильные плиты лежали редко. Меж ними чернели клочки земли.

Присев, Маша ощупала руками. Земля была жесткой. Налегая из последних сил, она взрывала железным лезвием. Корни, свитые в узел, сплелись мертвой хваткой.

– Ничего, – она шептала, не оглядываясь. – Попробуй, давай, только посмей...

Ужас ходил за стеной, крошил слабые камни. Прежде чем его щупальца одолели препятствие, она успела высыпать пепел и забросать тяжелой землей.