Полукровка - Чижова Елена

– К завтрему утащим, – рабочий, одетый в грязную спецовку, нехотя объяснил.

Виолетта препиралась с могильщиками. Те говорили: уплачено, чтобы засыпать и разровнять. Холмик – за отдельную плату, конечно, хозяин – барин, но если без холмика, плиту класть нельзя – грунт оседает, дает усадку. Юлий попытался вмешаться, Виолетта сказала: ладно. Заметно оживившись, рабочие взялись за лопаты. Раковину водрузили на холмик. Старший сказал – начерно. Потом, когда осядет, сделают хорошо.

На поминки вдова позвала всех, сама подошла к Екатерине Абрамовне. Мать не пересилила себя – отказалась. Юлий подошел и встал рядом. На поминки он всетаки поехал: на этом настояла мать. За столом собрались отцовские с кафедры, с Виолеттиной стороны две подруги, помогавшие готовить. Накануне Юлий ездил за продуктами, пытаясь избавиться от мысли: на похоронах их дяди Наума репетировал похороны собственного отца. Виолеттиной мамаши не было: в первых числах июля уехала восвояси, увезла на лето внучку. Вызывать телеграммой Виолетта не стала – пожалела дочь.

Следующая неделя прошла в спорах о плите – записку с крючковатой надписью Виолетта предъявила в день похорон. Победив в споре, она сама оплатила заказ. Юлий хотел поучаствовать деньгами – мачеха не взяла. Самостоятельно, не сказав Юлию, она приняла работу. Плиту положили в ее присутствии в середине октября.

Первое время Виолетта ездила каждую неделю, как будто совершала ритуал. После приезда Маргаритки стала ездить реже. Дочери она сообщила осторожно, та плакала, не понимая.

Юлий заходил время от времени: случалось, мачеха просила посидеть с сестрой. Однажды, дождавшись, когда они останутся одни, Маргаритка спросила, знает ли он про отца. Юлий кивнул изумленно:

– Конечно, мы же сами хоронили.

– Нет, я не про это, – сестренка глядела хитро. – Ты просто не знаешь: папочка совсем не умер. Просто, – она вздохнула радостно, – его взял Иисус Христос. Поднял к себе на небо. Теперь они всегда вместе, и оба глядят на меня.

– Это... мама сказала? – Юлий опешил.

– Не-ет, мама тоже не знает, – Маргаритка махнула рукой. – Это – бабушка.

Он пожал плечами.

– На тебя папочка тоже смотрит, – Маргаритка заторопилась, поняв по-своему. – Но на меня – чаще. Потому что я еще маленькая. А ты – большой.

– Возможно, – забыв, что говорит не с ровней, Юлий начал сурово. – Но если и так, твоя бабушка ошиблась. Папа – с другим богом.

– Нет, Юля, ты меня не путай, – Маргаритка возразила строго. – Бог – Иисус Христос. Другого бога нет.

Только тут, глядя в ее глаза, Юлий опомнился: ребенок. Маленькая сирота утешает себя, как может. «Тоже мне, – он ругнул себя, – богослов».

И все-таки от этого разговора Юлий никак не мог отрешиться. Возвращаясь мысленно, думал о том, что в новом браке отец родил ребенка, безоговорочно определившего его к христианам. Одним махом она, рожденная русской матерью, победила еврейского бога. Эта мысль занимала воображение. Проснувшись ночью, он перечитал историю Иакова.

Конечно, Юлий не проводил прямых аналогий. На это ему хватало здравого смысла. Тем более что история его отца ни в малейшей степени не походила на схватку, с которой предание связало имя их общего мифологического предка. Там случилось подлинное противостояние, закончившееся неизлечимой тазобедренной травмой и сменой имени. Здесь – пустая старушечья болтовня. Сестренка, искавшая утешения, пела со слов бабки. Юлия тревожило другое. Перечитав библейскую историю, он думал о том, что сестра отняла его первородство.

Библейские мотивы не отменяли, а скорее усиливали житейскую очевидность. В том, что младшую сестру отец любил сильнее, Юлий не сомневался. С рождением Маргаритки их встречи случались все реже. Больше того, вспоминая собственное детство, прошедшее вблизи отца, он понимал: и тогда их близость была условной. Отец занимался своими делами, лишь изредка обращая внимание на подрастающего сына. К дочери, родившейся в поздние годы, он относился скорее как дед. С нежностью, которая не побеждалась отцовской строгой ответственностью.

Теперь Юлий думал о том, что эта нежность и решила дело. Сам он, если бы отец умер в его детстве, не сумел бы восстановить с ним такую непосредственную связь. Поверить, что отец действительно на него смотрит. Следит за его жизнью со своих небес. Сестренка поверила с легкостью.

Простота и естественность, с которыми Маргаритка говорила о новой отцовской жизни, странным образом убеждали Юлия в ее первородных правах. За этим не стояло ни одного логического довода, однако сын, не ощущавший с отцом никакой загробной связи, чувствовал себя уязвленным.