Полукровка - Чижова Елена

Женькины родители шикали: «Тише вы, дурочки! Соседи услышат!»

В углу никак не отставало.

– Подожди, надо намочить, – отец спустился с лестницы и пошел в ванную. – На, – он принес полное ведро. – Действуй. А я пойду прилягу. Что-то голова кружится...

Верхний слой прилип намертво. Мелкие катышки окаменевшего клейстера проступали насквозь. На ощупь поверхность была пупырчатой, как в мурашках. Окуная тряпку, Маша возила по стене. Верхний слой отмокал сравнительно легко. Подцепляя лезвием, она снимала шкурку. Буквы, проступающие насквозь, были немецкими. Не газеты – страницы немецких книг.

Она разглядывала, поднимая к свету. Немецкие слова, снятые со стены, читались справа налево.

Отец вернулся.

– Смотри! – Маша протянула изрезанный пласт.

– Что это? – пытаясь разобрать, он прищурил глаза.

– Читай, читай... – она настаивала.

– Кажется, по-немецки...

– Ты не понимаешь? Это Панька с Фроськой. Вместо газет рвали немецкие книги.

– Действительно... – отец взялся за лестницу. Его глаза внимательно оглядывали потолок.

– Скажи, – Маша следила за его взглядом, – тебе никогда не было их жалко?

– Кого? – он не понял.

– Ну, этих, которые жили здесь раньше. Их выслали – немцев.

– Немцев? – отец переспросил неуверенно, как будто вчитываясь в заголовки газет. – Не знаю, трудно сказать... Наверное, жалко... Война. Среди них могли обнаружиться предатели. – Газетные заголовки, всплывавшие в отцовской памяти, полностью соответствовали своим заметкам и статьям.

Присев на корточки, Маша подбирала обрывки обоев. Игра, которую она начала, становилась совсем не смешной.

Приставив лестницу, отец оглядывал очищенную стену, на которой больше ничего не осталось: ни газет, ни книжных страниц.

Обои мама выбрала светлые – бежевые разводы на розоватом фоне. Раскатав по полу, мама любовалась:

– Веселенькие – прямо прелесть!

На стене сохли свежие газеты. Выкрашенный потолок сиял.

– Господи, да будь у меня в юности такая комнатка... – мама раскатывала обойные полотна. – И узор удачный – легко подгонять.

Мамино детство прошло в восьмиметровой комнате, где они жили впятером: родители, бабка и они с братом. Отец погиб в первые дни – на Пулковских высотах, младший брат умер в блокаду. Про немцев спрашивать бесполезно – ответ Маша знала заранее. Мама не любила военных фильмов, всегда приглушала телевизор, когда передавали немецкую речь.

– Как ты думаешь, – Маша окунула кисть, – эти немцы, которых выслали, у них какой язык родной?

– Немецкий?.. – мама отозвалась тревожно.

– А если бы... Ну ты просто представь, если бы тебе выбирать – эти немцы или Панька с Фроськой – ты бы кого?..

– Намазывай гуще, – мама следила за Машиной кистью.

– Нет, ну правда? – Маша разогнула спину.

– Интересно, – мама сверкнула глазами, – почему это я должна выбирать? Вот что я скажу: никого. По мне, так хрен редьки не слаще.

– Немцы лучше. Они бы не стали мыть унитаз грязной водой.

– Это – да! – мама признала неохотно.

– Значит, выбираешь немцев? – Маша поднимала намазанный кусок.

– Нет, – она отказалась. – Немцев я бы не выбрала.

– Ну и глупо! – сухой чистой тряпкой Маша водила по обоям. – Так бы и прожила всю жизнь с грязным унитазом.

– Ну что ты заладила: выбрала, не выбрала... Нет никого. Не из кого выбирать, – в ее голосе пела долгожданная победа.

В этой квартире она пережила и тех, и других, положив на это большую часть своей жизни.

К вечеру комната преобразилась. Свежий обойный клейстер благоухал. Нежные разводы, покрывавшие стены, казались бабочками. На розовом поле они расправляли крылья.

Отец повесил новую люстру: пять рожков топорщились во все стороны, бросая праздничный свет.

– Ну вот, – он улыбался счастливо, – живи и владей.

Такой красоты она не могла себе представить.

Маша ходила по комнате, прислушиваясь к хрусту подсыхающих обоев.

Хватит с нее этих глупостей: немцы, Панька...

Она села на стул и подумала: «Все кончилось. Мама совершенно права».

Дождавшись, пока родители наконец улягутся, Маша вышла на кухню.

Пепел стоял в ведре. Если ветеран прав и дело не в пепле, а в могиле, Фроська с Панькой все равно воскреснут.

«Ближе к лету». Она думала о том, что съездит и захоронит ближе к лету. Когда растает земля.

Глава 16

 1

Вульгарная аспирантка, перетянутая в талии, защитилась и уехала. Со степенью кандидата наук ее охотно взяли на провинциальную кафедру. Речи о том, чтобы оставить ее в Ленинграде, Успенский не заводил. Собственно, о ее отъезде он упомянул мельком и даже не в связи с отъездом. Речь зашла о сексотах. Усмехаясь, Успенский привел в пример Зинаиду.