Умм, или Исида среди Неспасенных - Бэнкс Иэн

– Да, бабушка. – Я не стала доказывать, что каркас изготовлен из алюминия.

Мы вошли во двор с северной стороны и направились к особняку. В воздухе плыло нежное пение на языках, и у меня в горле застрял ком. Собравшись с духом, я на ходу заглянула в окна классной комнаты. Там кто-то рисовал на доске цветными мелками. Похоже, сестра Анджела. Дети, сидя за партами, не сводили с нее глаз; некоторые тянули руки. Малышка Флора, старшая дочь сестры Гэй, поерзала на парте и заметила меня. Я помахала. Она радостно заулыбалась, помахала в ответ, высоко подняв ручонку, и что-то выкрикнула. Все детские головы тут же повернулись в нашу сторону.

Я придержала дверь главного входа, пропуская бабушку Жобелию, Софи, Рики и, наконец, кузину Мораг.

– Как ты? – спросила я. Она похлопала меня по руке:

– Нормально. А ты?

– Поджилки трясутся, – призналась я.

Парадный холл полнился звуками пения на языках, доносившимися с левой стороны, из-за двойных дверей актового зала. Дверь с противоположной стороны вестибюля открылась. На пороге с изумленным видом стояла сестра Анджела. Она по очереди оглядела Рики, Мораг и Жобелию. У нее отвисла челюсть.

– Сестра Анджела, – сказала я, – это Рики. Это сестра Жобелия. Сестру Мораг, надеюсь, представлять не надо. Ты позволишь? – Я кивнула в сторону классной комнаты.

– Неужто это крошка Анджела? – спросила Жобелия, когда мы гуськом входили в дверь. – Ты, поди, меня не помнишь.

– А… вообще-то… так… да… но… дети, дети!

Анджела, повысив голос, захлопала в ладоши. Она представила гостей ученикам, и малыши – их было более десятка – послушно сказали: «Здравствуйте». Между тем пение на языках стихло.

– Будь добра, скажи моему деду, что его хочет видеть сестра Жобелия, – попросила я Анджелу.

Она кивнула и вышла из класса.

Жобелия опустилась на учительский стул:

– Надеюсь, отметки у всех хорошие?

– Да-а-а! – ответил ей нестройный детский хор.

Я взяла со стола чистый листок бумаги для заметок и сделала на нем короткую запись. Тут вернулась сестра Анджела.

– В общем… – Она не могла решить, к кому ей обращаться: ко мне или к Жобелии. – У него сейчас…

Она не договорила: в класс ворвался мой дед.

– Ты ничего не перепутала?.. – с порога начал он.

На нем была самая лучшая, молочно-белая риза. При виде меня он остановился как вкопанный, но его лицо выражало скорее удивление, чем злость. Я склонила голову и сунула ему в руку маленький бумажный листок:

– Здравствуй, дедушка.

– Что?.. – Поглядев на этот листок, а потом на Жобелию, он растерялся.

Жобелия приветственно взмахнула рукой:

– Здравствуй, миленький.

Дед впился в нее глазами и выдавил:

– Жобелия…

После паузы он перевел взгляд на Софи и Рики, а потом уставился на Мораг, которая, сложив руки на груди, сидела на краешке учительского стола.

Стоя рядом с дедом, я шепнула:

– Разверни листок, дедушка.

– Это еще что? – Оправившись от первого потрясения, он гневно сверкнул глазами и побагровел. – Тебе, кажется, было ясно сказано…

Я положила руку ему на локоть и ровным тоном произнесла:

– Подожди, дедушка. Все изменилось. Посмотри на этот листок.

Нахмурив брови, он все же сделал то, что я просила.

Моей рукой на бумажке был выведен номер.

954024.

Я вдруг испугалась, что таким способом деда будет не пронять: слишком много воды утекло, кое-что просто забылось. И действительно, он с озадаченным видом, не говоря ни слова, разглядывал эту записку.

Черт побери, подумала я. Всего-навсего цепочка цифр. Утратившая для него всякий смысл. О чем я только думала? Видно, он не вспоминал этот номер все сорок пять лет и уж тем более не держал его перед глазами. Ай, Ай, какая же ты идиотка.

Это был личный армейский номер моего деда.

Мне показалось, прошла целая вечность. Но пока я кляла себя последними словами и соображала, как до него достучаться, он изменился в лице; злость мало-помалу отступила. Дед вдруг обмяк, будто из него выпустили воздух, но потом, сделав над собой усилие, расправил плечи. Однако глубокие морщины состарили его на добрых пять лет. У меня защипало в глазах; к горлу подступила дурнота.

Дед смотрел на меня широко раскрытыми, блестящими глазами. Он побледнел как полотно. Разжавшиеся пальцы выронили записку. Подняв ее с полу, я почувствовала, что деда качнуло, взяла его под руку и подвела к столу. Мораг подвинулась, и он опустился на край столешницы, опустив глаза и часто дыша.