Ночной поезд - Эмис Мартин

В 08.20 профессор отметился в бюро пропусков и поднялся на четырнадцатый этаж. Я наблюдаю, как он с потемневшим лицом выходит из лифта: в правой руке портфель, в левой – розовый квадратик пропуска. От мокрого снега и дождя его фетровая шляпа совершенно потеряла форму, поля обвисли; от пальто поднимается легкий пар, хорошо заметный под лампами дневного света. Ступает осторожно, широко расставляя ноги; стоптанные туфли хлябают.

Заметив меня, он говорит:

– Если не ошибаюсь, вы – Майк. Доброе утро.

А я ему в ответ:

– Вы опоздали.

Джонни Мак цинично ухмыляется, детектив Букер со смаком чавкает резинкой, а я веду Трейдера в «обезьянник». Там молча указываю на стул и, выходя, запираю за собой дверь. Трейдеру предоставляется уникальная возможность побеседовать с Джеки Зи о проблемах философии. Через полчаса я возвращаюсь. По моему знаку Трейдер поднимается со стула. Веду его мимо лифта обратно в отдел.

В этот момент, согласно нашей договоренности, из-за двери с надписью «Преступления на половой почве» вразвалочку появляется Сильвера и обращается ко мне: ну как, Майк, что там у нас?

Отвечаю: шлюху, что отсасывала за десять баксов, зарезали на автостоянке. Доставили киллера – Джеки Зи. Ну и еще вот этот.

Сильвера измеряет его взглядом и спрашивает: помощь нужна?

Да нет, говорю, сама управлюсь. Мне и вправду не нужна никакая помощь. От Сильверы больше ничего не требуется. Мы не станем ломать комедию с двумя полицейскими – добрым и злым. Это чушь собачья. Сериал «Гавайи пять-ноль» смотрели все, причем не по одному разу, но это не главное. Просто постановление Эскобедо, принятое тридцать лет назад, связало нас по рукам и ногам. То ли дело было в прежние времена: каждые десять минут допрос прерывался появлением плохого полицейского, который входил в кабинет и молча бил подозреваемого по голове телефонной книгой. Но у меня есть свои приемы. Я обхожусь без посторонней помощи.

Веду Трейдера Фолкнера в кабинет для допросов, лишь на мгновение задержавшись, чтобы прихватить висящий на гвоздике ключ.

* * *

Возможно, я немного перегибаю палку, оставляя его под замком в полном одиночестве на два с половиной часа. Правда, я предупредила, что можно стучать в дверь, если что-нибудь понадобится. Однако он и бровью не повел.

Каждые двадцать минут подхожу к одностороннему окошку – изнутри оно выглядит, как помутневшее, исцарапанное зеркало. Но вижу только человека лет тридцати пяти с кожаными заплатками на локтях.

Аксиома:

Оставшись в кабинете для допросов, некоторые начинают вести себя так, словно их вот-вот, максимум секунд через пять, стошнит. Такое состояние может длиться часами. Подозреваемый отчаянно потеет. Судорожно глотает воздух. Он не притворяется. Если неожиданно войти и направить ему в глаза яркий свет, то станет видно, что глаза у него круглые, красные, да вдобавок сетчатые, как у насекомого – словно разделенные ржавой проволокой на крошечные выпуклые квадратики.

Это означает, что человек невиновен.

Виновные засыпают. Особенно ветераны-рецидивисты. Им уже известно, что по правилам игры это мертвое время. Они оттаскивают стул в угол и задают храпака. Вырубаются.

Трейдер не спал. Не корчился, не глотал воздух, не рвал на себе волосы. Он работал. Выложил на стол, рядом с пепельницей, стопку машинописных листов, ссутулился под сорокаваттной лампой и начал трудиться над каким-то текстом: щурясь сквозь поблескивающие очки, вносил исправления шариковой ручкой. Так прошел час, потом другой.

Вхожу, запираю за собой дверь. От этого под столом автоматически включается замаскированный магнитофон. У меня такое ощущение, будто в комнате нас трое: я чувствую незримое присутствие полковника Тома. Трейдер взирает на меня с равнодушным спокойствием. Бросаю ему через стол папку с увеличенной фотографией Дженнифер на обложке. Рядом кладу лист с объяснением прав подозреваемого. Приступаю.

Теперь он заставляет меня ждать. Снимает очки, встречается со мной взглядом. Потом отворачивается. Медленно ощеривает верхние зубы. Отвечает через силу, будто страдает косноязычием. Но косноязычие здесь ни при чем.