Ночной поезд - Эмис Мартин

Его прошибает пот, лицо сереет. Во мне просыпается хищник. У Трейдера теперь такой вид, будто он пьян. Нет, скорее, накачался наркотиками. Не то чтобы отрубился, а «поплыл». До меня не сразу дошло, что с ним происходит. У него в сознании складывалась некая картина. Но поняла я это гораздо позже – когда мысленно увидела то же самое.

Заметив происшедшую с ним перемену, я спросила:

За годы полицейской службы я провела уйму времени в кабинете для допросов, и это не прошло бесследно. Все накладывает на меня свой отпечаток – каждый час, каждая подробность, каждая вспышка ярости. Все слова, которые приходится здесь выслушивать. В том числе и от себя самой.

Голая сорокаваттная лампочка тускло освещает убогую жестяную пепельницу и видавшую виды телефонную книгу. Кабинет для допросов совсем непохож на исповедальню. Здесь виновный ищет не прощения и не отпущения грехов. Он ищет одобрения: сурового одобрения. Ему, как ребенку, невмоготу оставаться наедине с собой. Пусть даже за ним тянется шлейф самых кровавых жестокостей – ему хочется найти понимание. Десятки раз, сидя на этом колченогом металлическом стуле, я привычно повторяла, не моргнув глазом… и одновременно умудрялась изображать дружеское сочувствие: «Ну вот, теперь все понятно. Сколько, говоришь, твоя парализованная теща коптила небо? Тут у кого хочешь терпение лопнет». Или: «Всему есть предел. Говоришь, ребенок ночи напролет орал и спать не давал? И ты решил его наказать. Ну, ясно. У человека нервы не железные». Если бы Трейдер Фолкнер был из тех, кто вечно небрит, кто носит кепку-бейсболку козырьком назад и чавкает жвачкой, то можно было бы и с ним побеседовать в том же духе, поставив локти на стол: «Значит, теннис тебя доконал? Эта долбаная площадка… А уж лазанья была – просто отрава. Да вдобавок ко всему твоя баба ломаться стала…»

Мысленно перекрестившись, решаю сделать еще один заход ради полковника Тома – и уж на этот раз довести дело до конца, как я привыкла.

Так проходит сорок пять минут. Он повесил голову. Признание как доказательство виновности теряет свою ценность пропорционально времени допроса. Да, ваша честь, после двух недель беспрерывных допросов он сознался. Но я морально готова сидеть здесь шесть часов, восемь, десять. Пятнадцать.