Любовь и так далее - Барнс Джулиан

В общем, он мне все рассказал. Как я поняла, Стюарт теперь, вероятно, женат на какой-то американке, торгует всякими овощами-фруктами и волосы у него все седые. Я говорю «вероятно», потому что Оливер — не слишком внимательный слушатель, когда ему кто-то рассказывает о себе. Или вообще рассказывает о чем-то. Он никогда не запоминает деталей и не спрашивает о главном, например, надолго ли Стюарт приехал в Лондон, и почему он приехал, и где он остановился.

— Двадцать вопросов, — опять предложил Оливер. К тому времени он уже слегка отошел.

— Давай.

— Какие травы, специи и другие приправы я положил в этот соус?

Я не угадала за двадцать вопросов. Может быть, я не слишком старалась.

Уже потом я задумалась: как это я так сразу угадала про Стюарта? И почему мне вдруг стало так неприятно, когда я узнала, что он женат? Нет, все не так просто. Просто «женат» — это одно. И ничего удивительного в этом нет, тем более по отношению к человеку, с которым ты не виделась десять лет. «Женат на какой-то американке» — вот что меня задело. Ничего определенного; но вдруг — на секунду — мне показалось, что это как-то уж слишком конкретно.

— Почему сейчас? — спросила я в четверг, когда Оливер уже собирался на встречу со Стюартом.

— Что ты имеешь в виду: почему сейчас? Уже шесть часов. Мы встречаемся в баре в шесть тридцать.

— Нет, почему сейчас? Почему Стюарт решил появиться сейчас? Когда прошло столько времени. Десять лет.

— Наверное, собирается помириться. — Наверное, я посмотрела на него как-то странно, потому что он добавил: — Ну, знаешь… попросить прощения.

— Оливер, это мы сделали ему плохо, а не наоборот.

— Ну, ладно, — весело отозвался Оливер, — дело-то прошлое. С тех пор много воды утекло, много воды и крови под высоким мостом. — Потом он пронзительно заверещал, запустил руки себе под мышки и подвигал локтями вверх-вниз, как это делают дети, изображая курицу. Это он так говорит, что «пора лететь». Я однажды заметила, что курицы не летают, а он ответил, что в этом-то и прикол.

СТЮАРТ: Я не из тех людей, которые любят обниматься и целоваться при встречах и при прощаниях. Я вообще не люблю, когда ко мне прикасаются. Я имею в виду, рукопожатие — это нормально, и секс — тоже нормально. Это совсем другое. Противоположные концы спектра, если так можно сказать. Секс я люблю и прелюдию к сексу тоже люблю. Но все эти похлопывания по плечам, захваты за шею, щипки за бицепсы и удары ладонью о ладонь в мужских компаниях — мне это очень не нравится. Я без этого как-нибудь обойдусь. В Америке к этому относились нормально — думали, что у нас в Англии все такие, мне достаточно было сказать: «Боюсь, что я просто чопорный англичанин», — и они все понимали, и смеялись, и опять хлопали меня по плечу. И никто не обижался.

А Оливеру только дай за кого-нибудь похвататься. Он — из тех людей, которые будут хватать тебя за руку при малейшей возможности. При встрече он всегда норовит расцеловать тебя в обе щеки, и у него есть одна, на мой взгляд, отвратительная привычка — здороваясь с женщиной, он берет ее руками за щеки и буквально облизывает ей все лицо. Все это — исключительно представления ради: чтобы показать, какой он весь из себя компанейский и непринужденный.

Поэтому я вовсе не удивился тому, что он сделал, когда мы с ним встретились снова после десятилетнего перерыва. Я поднялся из-за стола и протянул ему руку, и он пожал мою руку, но потом не отпустил ее, а задержал в своей, а левой рукой провел вверх мне по руке, легонько сжал локоть, потом сжал мне плечо — уже чуть сильнее, — потом потрепал меня по шее и, наконец, взъерошил волосы у меня на затылке, словно хотел лишний раз подчеркнуть, что я весь седой. Если вы видели такой способ приветствия в фильмах, вы могли бы заподозрить, что Оливер — какой-нибудь мафиози, который хочет уверить меня, что все отлично, в то время как сзади ко мне подкрадывается убийца с гароттой.

— Чего тебе взять? — спросил он.

— Пинту «Трепанации черепа».

— Я не уверен, что у них она есть. Пиво тут только «Бельхавен Ви Хэви» и «Пелфорт Амберли».

— Стюарт. Стю-арт. Это шутка. «Трепанации черепа». Шутка.

— Ага, — сказал я.

Он спросил у бармена, какое тут подают разливное вино, кивнул пару раз и заказал водку с тоником.

— А ты ни капельки не изменился, старик, — сказал мне Оливер. Да, я ни капельки не изменился: на десять лет постарел, стал весь седой, очки давно не ношу, похудел на полтора стоуна^[54] благодаря индивидуальной программе физических упражнений и одет во все американское. Да-да. Все тот же старина Оливер. Хотя, конечно, он мог иметь в виду — внутренне, но с его стороны это было бы опрометчиво.