Любовь и так далее - Барнс Джулиан

Но в жизни есть много чего такого, что не поддается однозначному определению, правильно? Например, можно дружить с человеком, который тебе не нравится. Или, вернее, нравится и не нравится одновременно. Не то чтобы я до сих пор считаю Оливера своим другом. Разумеется, нет. Хотя он явно по-прежнему полагает меня своим другом. Это еще одна сложность: А считает В своим другом, но В не считает себя другом А. На мой скромный взгляд, дружба может быть даже сложнее, чем брак. Я имею в виду, что для большинства людей брак — это предельное испытание, правильно? В тот момент, когда ты решаешь полностью изменить свою жизнь и связать ее с другим человеком, ты говоришь: вот он я, я хочу быть с тобой, я отдам тебе все, что у меня есть. Я имею в виду не земные богатства. Я имею в виду сердце и душу. Иными словами, мы рассчитываем на все сто процентов, правильно? Может быть, мы не получим эти самые сто процентов, и даже скорее всего не получим, или получим, но только на время, однако мы все-таки осознаем, что такая полнота в принципе существует. Раньше это называлось идеалом. Теперь, насколько я понимаю, называется целью. А когда что-то идет не так, когда процент падает ниже определенной черты, которую мы поставили себе целью — скажем, пятьдесят процентов, — происходит развод.

Но что касается дружбы, тут все не так просто, правда? Ты знакомишься с человеком, он тебе нравится, вы что-то делаете с ним вместе — и вот вы друзья. Но нет никакой процедуры, никакого обряда, который скреплял бы дружбу, и у вас нет цели. Иногда вы становитесь друзьями лишь потому, что у вас есть общие друзья. Есть такие друзья, с которыми можно не видеться месяцами и даже годами, а потом встретиться и общаться, как будто вы только вчера расстались; есть и такие, с которыми надо начинать все заново. И в дружбе нет развода. Я имею в виду, с другом можно поссориться, но это не одно и то же. Теперь Оливер, очевидно, решил, что мы с ним просто продолжим общение с того места, где мы расстались, — вернее, чуть раньше того места, где мы расстались. А я не хотел ничего продолжать. Я хотел посмотреть, как и что.

И вот что я увидел. Когда я предложил купить ему выпить, он попросил «Трепанацию черепа». Я сказал, что из пива здесь только «Бельхавен Ви Хэви». Он рассмеялся надо мной в том смысле, что я старый педант и у меня напрочь отсутствует чувство юмора. «Это шутка, Стюарт. Шутка». Но дело в том, что Оливер не знает, что такое пиво — «Трепанация черепа» — действительно есть. Его варят в Шотландии, в Оркни, и у него удивительно мягкий вкус. Кто-то сказал, что по вкусу оно похоже на фруктовый пирог. Это темное пиво, красно-коричневое по цвету. Вот почему я предложил вместо него «Бельхавен Ви Хэви». Но Оливер ничего этого не знает, и ему даже в голову не приходит, что я могу знать что-то такое, чего он не знает. Что я кое-чему научился за прошедшие десять лет.

ОЛИВЕР: Ну и как бы вы расценили моего тучного друга? На этот вопрос, как и на множество других вопросов, существует два варианта ответа: либо спокойное, сдержанное выступление, либо пламенная обличительная речь; и в кои-то веки у вас есть возможность лицезреть, как Оливер надевает свои кроссовки с пружинящими подошвами и выходит на беговую дорожку, дабы присоединиться к команде демократических полемистов. La rue basse, s'il vous plait.^[56] Мы не обсуждаем моральный эвердьюпойс^[57] вышеназванного индивидуума, нам нужны голые грубые факты. Стюарт: он что — набит долларами под завязку? Когда мы с ним сидели-выпивали, я — как человек тактичный — не стал слишком въедливо выяснять насчет его временного пребывания в Стране Годового Дохода, но мне пришло в голову, что если ликвидность омывает его стопы, подобно венецианскому наводнению, то, может быть, он не откажет отлить мне парочку ведер за счет города на воде. Бывают моменты, когда художнику вовсе не стыдно сыграть извечную роль просителя, принимающего подаяние. Связь между искусством и страданием есть золоченая нить, которая иногда стягивает слишком сильно. Еще день — еще доллар.

И я прекрасно осознаю, что если бы мне пришлось давать свидетельские показания, положа заскорузлую руку на Библию, что если бы мне пришлось говорить правду, и только правду, и ничего, кроме правды, я бы не употребил слово «тучный» по отношению к Стюарту. На самом деле его телесные очертания предполагают либо изнурительные занятия в спертом воздухе тренажерного зала, где пахнет подмышками, либо не менее изнурительные для тела и духа занятия дома на каком-нибудь продвинутом велотренажере. Может быть, он жонглирует булавами под йодлерические напевы Френка Айфилда. Я не знаю. Сам я не качаюсь, если я что и качаю, так только иронию — как насосом.