Замки гнева - Барикко Алессандро

Пусть она горит, эта свеча, не гаси ее, пожалуйста. Если ты любишь меня, не гаси ее.

Мистер Райл уехал. Мистер Райл вернется.

Помнилось все. Но только не имя. Помнились даже ее духи. Но имя – нет.

…что если кто-то его спрашивал, какого цвета стекло, например какого цвета эта стеклянная ваза, он должен был непременно ответить, ответить, какой это цвет…

Но это была последняя фраза в книге.

Письмо, которое кто-то ждет годами, и однажды оно приходит.

А потом наконец положить голову на подушку, чтобы…

Пит бежит, заливаясь слезами, мальчишка бежит, задыхаясь, и кричит: «Старик Андерсон, старик Андерсон…», бежит, крича и заливаясь слезами.

Когда ты встаешь, и весь мир покрыт льдом, и все деревья на свете покрыты льдом, и ветки всех деревьев покрыты льдом.

Миллионы ледяных иголок вышивают холодное покрывало, под которым потом…

Я хорошо его слышал. Это был крик, крик.

– По крайней мере, можно было бы немного его укоротить, этот пиджак. Это просто несколько сантиметров, можно было бы его чуть-чуть подогнать…

– Ни на йоту нельзя укорачивать. Не стоит мошенничать с судьбой.

Так говорили Пекиш и вдова Абегг, сидя друг против друга на веранде.

Иногда случались ужасные вещи. Вот, например, однажды Ельгер спустился в поле, наслаждаясь холодным утренним воздухом, он никогда ничего плохого в жизни не делал, это был праведник, действительно – праведник, как и его отец, старый Гуррель, тот, который по вечерам рассказывал разные истории, самая лучшая – о человеке, который потерялся в собственном доме, он несколько дней искал выход и не мог его найти и в конце концов взял ружье…

Уважаемый мистер Райл,

обязан подтвердить Вам, как это сообщалось в нашем последнем письме, что расценки, относящиеся к прокладке железной дороги, никоим образом не могут быть сокращены более, чем было нами указано. И тем не менее, если окажется невозможным осуществить проект в первой фазе, инж. Бонетти предлагает Вам подумать о возможности…

Падал снег. На все вокруг и на Пекиша. Какой чудесный звук.

– По крайней мере, можно было бы удлинить его немного, этот пиджак. Совсем ненамного, на несколько сантиметров, так, потихоньку…

– Ни на йоту нельзя удлинять. Не стоит мошенничать с судьбой.

Так говорили Пент и Пекиш, стоя на холме и глядя далеко-далеко, насколько охватывал глаз.

– Э, нет, ты не должен так поступать со мной, Андерсон.

Старик Андерсон лежал, глядя выцветшими глазами в потолок, и изо всех сил боролся со смертью.

– Ты не можешь уйти так просто, Боже мой, нет такой причины, чтобы ты мог вот так просто уйти! Ты что думаешь, – только из-за того, что ты старый, ты можешь уйти и оставить меня, – вот так, запросто: прощайте все – и уйти, не так все просто, дорогой мой Андерсон, нет, ну пусть это будет генеральная репетиция, о'кей, ты просто хотел попробовать? Вот и хорошо, а теперь хватит, все будет как прежде, и не будем к этому возвращаться, мы поговорим об этом позже, а сейчас – хватит, приходи в себя, Андерсон… что я тут без тебя… я здесь один, черт возьми… продержись еще немного, прошу тебя… здесь никто еще никогда не умирал, понял? здесь, у меня в доме, не умирают… здесь.

Старик Андерсон лежал, глядя выцветшими глазами в потолок, и изо всех сил боролся со смертью.

– Слушай, давай договоримся. Если ты так уж хочешь уйти, хорошо – уходи, но не сейчас, ты уйдешь не раньше, чем тронется мой поезд… Тогда можешь делать все, что хочешь, но пока – нет… Обещай мне это, Андерсон, обещай, что не умрешь, пока не тронется мой поезд.

И старый Андерсон ответил, едва слышно:

– Хочешь один совет, мистер Райл? Поспеши со своим проклятым поездом.

Конечно, он любил ее. Иначе зачем бы ему было убивать ее? Да еще таким способом.

Джун, задыхаясь, бежит по тропинке. Наконец она останавливается, прислоняется к изгороди. Смотрит на дорогу, видит маленькое облачко дыма, оно приближается. Волосы ее растрепаны, кожа – блестит, под одеждой – разгоряченное тело, губы полуоткрыты, она тяжело дышит. Оказаться бы рядом, почувствовать бы запах тела Джун.

1016. Кит. Самая большая рыба в мире (и все же его выдумали моряки с севера) (почти наверняка).

– Я оказался здесь, – уж так получилось. Я оказался здесь, как пуговица в петлице, ну, и остался. Вот человек встанет утром, натянет брюки, потом – рубашку и начинает застегивать ее: одну пуговицу, потом – вторую, третью, потом – четвертую; так вот, четвертая пуговица – это я и есть. Вот так я здесь оказался.

Пекиш взял у вдовы Абегг старый платяной шкаф, снял с него дверцы, положил его на землю, достал семь одинаковых жил, прибил их одним концом к краю шкафа, а на другой край он установил маленькие ролики и натянул на них другой конец жил. Подкрутил ролики и натянул жилы, придав им разное натяжение с точностью до миллиметра. Жилы были очень тонкие, и когда Пекиш их перебирал, звучала нота. Он подкручивал ролики в течение многих часов. Никто не замечал разницы в звучании струн: все время казалось, что звучит одна и та же нота. Но он не переставал подкручивать ролики и слышал десятки разных нот. Это были невидимые ноты, скрытые меж теми, которые слышны всем. Он преследовал их часами. Может быть, однажды это сведет его с ума?

Раз в месяц, каждый первый понедельник, четыре-пять человек спускались к огромному лугу и принимались мыть Элизабет. Они смывали с ее боков грязь и время.

– А она не разучится бегать, простояв столько времени?

– У локомотивов железная память. Как, впрочем, и все остальное. В нужный момент она все вспомнит. Все.

Когда началась война, из Квиннипака отправились на фронт двадцать два человека. Живым вернулся только Мендель. Он закрылся в доме и три года ни с кем не разговаривал. Потом постепенно начал говорить. Вдовы, отцы и матери погибших стали ходить к нему, чтобы узнать, что сталось с их мужьями и сыновьями. Мендель был организованным человеком. «В алфавитном порядке», – сказал он. И первой к нему пришла однажды вечером вдова Адлет. Мендель закрывал глаза и начинал рассказывать. Он рассказывал, как они погибли. Вдова Адлет пришла и на следующий вечер, и еще на следующий. И так – несколько недель подряд. Мендель рассказывал все, он все помнил и хорошо умел придумывать. О каждом павшем он слагал длинную поэму. Через полтора месяца настал черед родителей Гриннеми. И так далее. Прошло уже шесть лет с тех пор, как Мендель вернулся. Теперь каждый вечер к нему ходил отец Остера. Остер был белокурый парень, любимец женщин. Он бежал и кричал от ужаса, когда ему в спину попала пуля и разорвала его сердце на части.

1221. Поправка к 1016. Киты действительно существуют, и моряки с севера – люди что надо.

Морми рос, и молоденькие служанки в доме Райлов бросали на него полные желания взгляды, и взгляды эти западали ему в душу. Джун тоже на него посматривала и все чаще думала: «Та женщина, должно быть, была очень красива». Она делала для него все, что делала бы мать. Но и в мыслях у нее не было по-настоящему стать его матерью. Она была просто Джун, и все. Однажды она намыливала ему спину, стоя на коленях у ванны, наполненной горячей водой. Он не любил такую горячую воду, но ему нравилось, когда Джун была рядом. Он сидел в воде не двигаясь. Джун уронила намыленную губку в воду и провела рукой по его коже цвета бронзы. Кто он? Мальчик или мужчина? И кто он ей? Она погладила его плечи. «Когда-то и у меня была такая кожа, – подумала она, – как будто к ней никто никогда не прикасался». Морми сидел не шелохнувшись, широко раскрыв глаза. Пальцы Джун медленно скользнули к его лицу, приоткрыли ему губы и замерли на миг, позволив себе эту незначительную ласку. Потом она резко наклонилась, достала из воды мыльную губку и вложила ее в руку Морми.

– Ты сам будешь делать это, хорошо? Теперь тебе это лучше делать самому.

Джун встала и пошла к двери. И тогда Морми произнес одно из тридцати слов, сказанных им за год:

– Нет.

Джун обернулась. Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Да.

И вышла.

Оркестр Пекиша репетировал каждый вторник вечером. Гуманофон репетировал по пятницам. По вторникам репетировал оркестр. Вот так.

Поскольку Рол Фергюссон скончался, Торговый центр «Фергюссон и Сыновья» отныне будет называться: Торговый центр «Сыновья Фергюссон».

– Что это был за крик слона, Сал?

– Это была нота до, Пекиш.

– Ах, так это была до?

– Что-то в этом роде.

– Это труба, Сал, а не хобот слона.

– А что это – слон?

– Я потом тебе объясню, Гассе.

– Эй, вы слышали, Гассе не знает даже, что такое слон…

– Потише, пожалуйста…

– Это такое дерево, Гассе, – дерево, которое растет в Африке.

– Откуда мне знать, я ведь не был в Африке…

– Мы собираемся играть или будем спорить об африканской флоре и фауне?

– Подожди, Пекиш, у меня все время заклинивает эту проклятую клавишу…

– Эй, что за наглец стащил мой стакан…