Киномания - Рошак Теодор

А я оказался пророком в гораздо большей степени, чем мог думать. Ибо с открытием катакомб страшный зверь уже был при дверях. И звали его Данкл.

Глава 20

Дрозд

— У него розовые глаза.

Это было второе, что я услышал от Шарки о Саймоне Данкле. Первое же, что сказал Шарки, было:

— Он гений. Я открыл гения.

Но самое главное было не в этом. С началом функционирования «Катакомб» Шарки обнаруживал гениев со средней скоростью один человек в месяц. Он регулярно звонил мне, чтобы взволнованным голосом сообщить сие известие, при этом его всего распирало от гордости. Но этот — первый, у кого…

— Розовые глаза?

— Ну да. Как у Багса Банни. Этот парень — настоящее чудище. Как они называются, ну такие, кто чисто белые, даже если они в жопу черные?

— Альбиносы?

— Вот-вот. Ты когда-нибудь видел альбиноса? Жуть.

— И к тому же он гений.

— Нет вопросов. Стопроцентный.

— Еще один восьмимиллиметровый гений.

— Супер-восемь. Парень работает с супер-восьмеркой. Мне нужна твоя помощь. Ты должен увидеть его работу. Тебе понравится.

— Вряд ли.

— Кончай, Джонни, дай ему шанс.

— Ладно. Когда будет время.

— Как насчет сегодня? Он сегодня покажет пару своих вещий.

— Не сегодня.

— Но ты должен прийти. Обещай. Скоро.

— Да-да. Когда будет время… нет, не на этой неделе, может, на следующей… Шарки, я занят. У меня лекции, я опаздываю с рукописью… Хорошо, я посмотрю… Я попробую…

Шарки понимал, что я хочу отделаться от него, и знал почему. Он знал, что я думаю о последних обнаруженных им талантах. Я с ним не очень-то церемонился. По возвращении из Европы я сообщил ему о своих намерениях: в мои планы входило стать полицейским-качеством. Больше вариться с ними в одном котле я не желал — пусть оттягиваются без меня. Может, в «Ритце» кресла и обиты плюшем, но это такой же всеядный кинотеатр, каким был «Классик». Я дал обет, что буду защищаться от его развращающегося воздействия.

Но мое сопротивление не производило на Шарки никакого впечатления — он не обижался, а его пыл нисколько не угасал. Напротив, мое упорство он рассматривал как вызов, возможно, потому, что я был призраком Клер во плоти, который продолжал его преследовать. Он испытал облегчение, избавившись от нее, но этого было мало — он еще хотел свести с ней счеты. Если протеже Клер является в его кинотеатр и, может быть, произносит несколько одобрительных слов, то, значит, он, Шарки, отыгрывает очки. Но я не собирался потакать ему в этом. Я вымуштровал себя. Не больше одного посещения «Ритц» в месяц. Я полагал, этого достаточно, чтобы поддерживать связи со странноватым киномиром, в котором обитал Шарки, и в то же время не подвергаться его пагубному влиянию.

Почему я вообще не порвал этих связей? Потому что моя тяга (хотя я и обуздывал ее со всей строгостью) к вульгарщине и этой публике была сильна как никогда и отрицать это было бессмысленно. Шарки не уставал напоминать мне о том, что его зрители — поклонники Макса Касла. Касла все охотнее показывали в залах элитного и ночного кино, там его ленты пускали неизменно в паре с какой-нибудь дрянью. В нескольких городах «Граф Лазарь» и «Пир неумерших» шли на ночных сеансах каждую субботу и собирали полные залы развеселых юнцов, которые выучили наизусть сценарии и могли повторять хором все реплики слово в слово — кинематографический ритуал, который начался с «Шоу ужасов Рокки Хоррора»^{292}. По всей стране ребята приходили в школы, одетые как граф. Популярность такого рода должна была навести меня на размышления. В кино скрывалась какая-то тайна, которую мне еще предстояло вызнать у этих зрителей, но делать это я намеревался на расстоянии. Предстояло мне узнать и тайну о себе самом — и тоже на расстоянии, отойдя подальше от собственных болячек, поместив их под микроскоп, исследуя как в лаборатории.

Но и при всей отстраненности, какой мне удавалось добиться, наблюдение за киносценой Шарки было мучительным до отвращения. «Ритц» дюйм за дюймом все глубже и глубже погружался в трясину. Еще несколько лет назад мне было бы трудно себе такое представить. Смотря какую-нибудь культовую картину вроде «Крота» Ходоровского^{293} (показывали его регулярно — раз в месяц), я бы сказал, что это какое-то потустороннее болото, абсолютный, забытый богом край света. Мордобой, увечья, изнасилование, сюрреалистический садизм. А за этим — ничего.