Прага - Филлипс Артур

Он много спит, часто, хотя не всегда — ночью. Ли Райли оставляет ему несколько сообщений, и Карен Уайтли тоже. По булыжному говору дремучего юга и красочной солдатской фразеологии Джон пробует реконструировать самого Райли; он рисует лысого, плотного отставного морпеха с прищуром и усами (похожего на телевизионного частного детектива в дублированном сериале по немецкому кабельному каналу). На улицах Будапешта он встречает несколько воплощенных приближений к этому наброску и пытается, всякий раз слишком поздно, избежать встречи взглядами. Трудно отыскать Эмили, не натолкнувшись на Райли или его людей. Как он будет держаться, когда его станут избивать? Будут ли ему при этом нашептывать жаркие угрозы или, не мудря, поставят на непреодолимую силу неуличающей бессловесности? Объявят ли они себя или прикинутся венгерскими хулиганами, нанюхавшимися клубными ребятишками, цыганами? Фингалы. Сломанный нос, пинки по ребрам или в пах. А потом в мемориал Бориса Карлоффа — несколько швов несвежей ниткой от курящей вонючей медсестры.

Она все не возвращается. Когда дверь ее бунгало после мучительно долгой неподвижности открывается и Джон слетает с деревянной скамьи через дорогу, он натыкается только на выходящую Джулию.

— А, это ты! Мы тебя сто лет не видели, — воркует она, такая совершенно обычная. — Как ты? Нет, она в отпуске. Ну, типа, как правило — две недели, но вообще-то я не знаю. Она не сказала. Но, слышишь, я скажу ей, что ты забегал. А ты поскорее куда-нибудь с нами сходи, даже если ее еще не будет, мм? О, извини, дорогой, это было жестоко, да? Между нами, я думаю, вы, ребята, правда здорово подходите друг другу. Конечно, мы об этом говорили, глупый. Но знаешь ведь, Эмили ничего нельзя внушать. Еще бы ты не знал. Она как… нуда ладно. В любом случае приходи. Мы с Джулией сегодня вечером идем в новый…

Джон сидит в «Гербо» — если не в тот же день, то в какой-то очень похожий. Ему нужно убить время, и оно послушно выстраивается в очередь к эшафоту. Дни лениво отказываются различаться. Она может прийти в «Гербо», поддержать старые традиции.

Райли больше не оставляет сообщений, так что Джон, подняв воротник, снова храбро является в посольство. Другой морпех (или тот же морпех, но в другой маске) говорит:

— Миссоливервотпускесэрнехотитеоставитьсообщение?

Джон качает головой в металлический интерком. Он выходит из здания, когда осторожный лимузин выгружает на тротуар пассажира. Джон узнает посла, Робин Гуда с Хэллоуина, вспоминает ее руки, затягивающие шнуровку на его ярко-зеленом колете.

— Она в отпу-пуске, сынок, — заикается посол на Джонов внезапный вопрос на тротуаре, а венгерские полицейские с автоматами окружают их, обернувшись вовне, готовясь к возможному нападению, — кокон синих виниловых спин создает внезапное и сбивающее с толку уединение посреди улицы для импровизированного интервью.

— Куда она поехала? — вопрошает Джон.

— Вы как жена французского по-посла. «Где ми-милая Эмильи, hein? Мы хотим сделать приглашение на обед?» Но, сынок, как я сказал мадам Ле-ле-ле летние отпуска — это частное дело. — По какому-то неуловимому для Джона сигналу оболочка из полицейских раскрывается с одного конца, и посла всасывает здание. Джон смотрит, как черная кованая решетка закрывается за дипломатом, снисходительно принимающим скрипучий, но формальный поклон Старого Петера. Полиция рассеивается: по будкам, за углы. Где-то рядом играет боливийский оркестр: гитары и дудки, горы и кондоры, любовь и месть, можно купить кассеты.

В дверь звонят, звонили, позвонили, скоро перестанут звонить — брызги глагольных времен кропят его сон, пока он не встает и не плетется в тумане к двери.

— Балбес, у тебя что, будильника нет? — Чарлз одет в потертые джинсы, футболку с рок-группой, давно вышедшей из моды, и кеды. — Просыпайся, чувак. Поспать можешь в машине и разбить ее на обратном пути. Там это меня уже не касается.

Оранжевый пикап «МЕДИАН ВЕНГРИЯ» с черными крыльями на боках несет в брюхе Чарлзовы пожитки. Чарлз правит, подавшись вперед, подбородок на руках, сложенных на руле, радио потрескивает, ловя и теряя средний диапазон.

— Ты выглядишь триумфатором, — говорит Джон, когда они выезжают на автостраду, неотличимую от автострад Огайо, Калифорнии, Онтарио, Небраски.

— Это просто потому, что я триумфатор.

Чарлз — первый человек, который сделался маленькой знаменитостью на глазах Джона (и даже с его помощью). Пробивной юноша, сделавший имя на Диком Востоке, возвращается домой на лакомую должность в какой-то нью-йоркской венчурной фирме, или в инвестиционном банке, или в хедж-фонде, или еще где-то, в какой-то финансовой ерунде — Джон не в силах вникать в детали. Чарлза воспевают как единственного героя, пережившего стремительный упадок его фирмы, вызванный ею самой, — даже в статьях, которых Джон не писал, не планировал и не инспирировал. Вот он и возвращается в свой мир, через Цюрих, как крестоносец (белое распятие на кармине хвоста) из завоеванной Святой Земли, едет заверить свой народ, что их Евангелия истинны и сильны, а красные дьяволы с легкостью обращаются.