Прага - Филлипс Артур

Имре — гордый своим платьем и своей квартирой, своим богатством и деловой хваткой, семейной и национальной традицией, которую воплощал, — считал себя и представлялся человеком культуры и литератором. В будапештском все более свободомыслящем обществе отсутствие номинального образования не лишало его права на такие заявления. Имре видел себя титаном, стоящим разными ногами в разных мирах — в коммерции и в искусстве — и был завсегдатаем в клубах того и другого сорта. Его тепло принимали и им непритворно восхищались в кругах издателей, типографов и газетчиков, но он все же был сыном Миклоша, он видел свое место среди художников, писателей и актеров и у них хотел быть вожаком Он часто говорил жене. «Художники признают меня за то, что я есть; издатели просто завидуют тому, чего я достиг». Он входил в КБ, общество писателей и художников, которые постоянно собирались в «Гербо» на вечера с выпивкой, поэтическими чтениями, хвалами и оскорблениями. Названная в честь Больдижара Киша, эта группировка была также политическим дискуссионным клубом, в основном вокруг темы венгерской независимости. И где-нибудь посреди такого разговора Имре обычно произносил тост в память своего дяди Виктора, который пал под Капольной за недолгую свободу мадьяр от Вены.

Но сколько бы он ни считал себя литератором и как бы ни полагались на него многие члены КБ как на источник средств к существованию, как бы ни были учтивы и даже весело-дружелюбны с ним художники в «Гербо», Имре не был одним из них, хотя от него это понимание и ускользало (если не считать печальных, скоро забываемых минут одиночества и ясности).

Драматург Эндре Хорн для своего фарса «Под холодными звездами» списал с Имре жуликоватого английского коммерсанта Свинддтона и даже дал своему герою двух близнецов — сына и дочь. Имре так и не заметил сходства. Поэт Михай Анталль сочинил строки (по-венгерски рифмованные), которые ходили по рукам, обиняком упоминались в разговорах, но которых никогда не видел сам Имре:

• Когда промышленник становится эстетом,
• Вышагивает благородно,
• И наставляет нас в Шекспире
• Тогда кто выпивку поставит?

«А что случилось с памятью нашего народа?» — спрашивал кто-нибудь, если Имре не появлялся вечером в «Гербо». «Я соглашусь с памятью нашего народа», — говорил кто-нибудь, когда Имре упрямо отстаивал позицию, которую остальные молча признавали филистерской. «За память нашего народа!» — поднимал кто-нибудь стакан, когда приносили счет.

«Похоже, память нашего народа коротка», — язвил композитор Янош Балинт, пересказывая слух о том, что какая-то женщина, не жена, родила Имре ребенка. «Бедная память», — тихонько бормотали друзья из КБ на похоронах Клары, дочери Имре, умершей от пневмонии. «Память стирается», — беспокойно говорили они, если у Имре что-то не ладилось в коммерции, и то же потом, когда он начал худеть, пугающе худеть, от долгой болезни, которая в итоге его и убила.

VIII

Сын Имре, Карой-второй, впервые познакомился со своим будущим наследством в четырнадцать, но главой фирмы стал только через двадцать один год, после смерти отца в 1913 году. За двадцать лет ученичества он в деталях постиг работу типографии, но кроме того, убедился в некомпетентности своего самодовольного отца. Годы шли, Карой оставался на вторых ролях, и с каждым кварталом нетерпеливому наследнику становилось все яснее, что, несмотря на успех типографии, дела могли бы идти куда блистательнее, если бы у руля стоял он сам, а не трусоватый, сдвинутый на искусстве старорежимный отец. Легкие победы отца бесили его — Карой бы их превзошел. Промахи Имре бросались в глаза; Карой никогда не был бы так неосторожен, так нерешителен, так доверчив, так подозрителен, так безрассуден, так труслив. К тому времени, когда типография и Имре стали полагаться на Кароя, служащие знали о презрении наследника к королю, а самые недалекие из друзей Имре в деловых кругах даже советовали ему завести человека, чтобы пробовал его еду. В 1898 году один остряк из КБ в разговорах с третьими лицами повадился звать Кароя Брутом. Сам Имре, однако, говорил о «желании сына поддержать семейную традицию», чтобы сыграть роль в жизни нации. Впрочем, в душе он тоже недоумевал, чем заслужил осмеяние от сына. Ведь мальчиком Карой любил отца, почитал его, копировал его манеру говорить и жесты, а в шесть лет сказал матери: «Мы с папой во всем похожи. Мы два человека, скроенных из одного хорошего сукна».