Прага - Филлипс Артур

— Вы говорите, что в английском отношение так же важно, как лексика. Я помню, вы так говорите. Вроде бы более важно, чем в венгерском или немецком. У вас сленговые изменения быстрее и стиль вашей культуры способствует больше… ммм… раскалыванию языка? Раскалыванию по группам говорящих?

Не с первой попытки удается распутать лингвистическую механику Тиборовой мысли, но вдвоем со Скоттом они справляются, и Тибор продолжает, а Скотт тем временем пишет новые слова на доске.

— Да, разбивается по субкультурам, свой язык у каждой из них. Да. Точно.

Тибор — доктор наук, специалист по венгерской литературе, бегло говорит по-немецки, читает по-латыни и по-гречески, автор изданной монографии о революционных поэтах XIX века Шандоре Петёфи и Больдижаре Кише, в будущем семестре ему должны предложить место в университете. Скотт, как он заявил слушателям в первый день, «безупречно болтает по-английски в результате двадцати семи с лишним лет жестко навязанного языкового погружения в англофонную культуру».

Ученик продолжает:

— Это моя вера, что ирония — это инструмент культуры между творческими периодами. Это необходимое удобрение для культуры, когда она… как сказать… mi az angolul, hogy parlagon hever?

Жофи, решительно не понимая, к чему клонит Тибор, быстрее всех управилась с мадьяр-анголь словарем.

— Лежать под паром, — гордо рапортует она.

И Скотт снова у белой доски, пишет красным нестойким маркером: «Лежать под паром. Пар (сущ. с/х.)». Тибор продолжает массировать массу черных волос, текущих у него с подбородка.

— Под паром. Да, — снова начинает он. — Американская культура сейчас лежит под паром. Ничего живущего, только вещи в ожидании. А земля отдает один запах. Этот запах — он не приятен — и есть ирония. Как вот этот писатель из газеты. Очень в себе углубляется.

«Самоуглубленный (прил. мент.)».

— Да. Такое место в мире у самоуглубленного газетчика, я думаю. Такая роль теперь у писателей и мыслителей в вашей культуре, впитывать, что было раньше, отбирать последний хороший урожай, выкидывать шелуху.

«Мякина (сущ. с/х.)».

— Выкидывать мякину. Расчищать землю. Удобрять ее. Убирать хорошую крупу в амбар.

«Зерно (сущ. с/х.)».

— Жерно. Выкинуть мякину, убрать хорошее жерно в амбар, положить везде иронию с плохим запахом и ждать новых посевов.

Тибор приглаживает бороду. Остальные студенты глядят на Скотта: тема неожиданно сменилась, и занятие свернуло к сельскохозяйственной тематике.

— Ладно. Кто согласен с…

— А, и еще, Скотт, извините.

— Да, Тибор?

— Аркадия — это не мифическое место, как Эдем. Это реальная часть Грекланд…

«Греция (страна)».

— Реальная часть Греции. Она символизировала вначале зеленую идеальную жизнь на природе, но потом узнали, что аркадийцы были очень необразованные и буйные и грубые. Для умных людей Аркадия после этого была символом глупой попытки интеллектуалов видеть счастье в дикарях.

Молчание.

— Угу, отлично. Благодарю вас, Тибор.

— Это не хорошо, — настаивает Жофи. — Это простой вопрос, да? Думает ли он, что это правда, что он спас нас от русских тем, что любил смотреть «Эм-ти-ви»?

Иштван, молодой политик, член одной из новых партий, который через шесть лет станет министром внутренних дел, отвечает:

— Это Маркс наизнанку, и, я думаю, да, он, наверное, прав. Капитализм обеспечивает людей лучше, чем социализм, и при сильном телевизионном сигнале это знавают все.

— Узнаю́т. Несовершенный вид. Знать, узнать, узнавать.

— Это узнают все.

XIV

— Хочешь пойти ко мне домой?

Наклоняясь, Марк отвечает «да» парню, на которого пялился через весь почти пустой бар.

— Нет, — поправляется он, — ты ко мне.

Так Марк Пейтон лег со своим первым венгром, и потом, когда вернулась охота к разговору, он обнаружил себя в стандартной роли утомленного искателя приключений, который хочет вновь почувствовать себя человеком — с незнакомцем в своей постели.

Свет ранней летней луны разливается по подоконнику и кровати и распластавшимся голым Марку и Ласло. Ласло только что свернул и закурил посткоитальную сигарету — ностальгическое жеманство кажется Марку милым и уютным, он видит в этом жесте знак того, что незнакомец-венгр воспринимает мир так же, как сам Марк. Сигаретный запах, завившийся в этой старой будайской квартире, оживляет ее, делает Марково жилище реальнее в его глазах. Такие сигареты сворачивали и курили здесь в дни войн и революций, при деспотии и в пору надежды, во времена простой мирной жизни. Марк думает о домах своего детства, о школьных спальнях и о первых квартирах — они все были новые, без истории, а значит, без мира. Ну а здесь у него мост в лучшее прошлое, пахнущее табаком из полиэтиленового пакета.