Все семь волн - Глаттауэр Даниэль

Тема: Господину Лайке

Уважаемый господин Лайке!

Решение написать Вам стоило мне больших усилий. Честно признаюсь: мне стыдно за это письмо, и с каждой строчкой неловкость положения, в которое я сам себя поставил, будет все мучительнее. Я Бернард Ротнер. Думаю, мне нет необходимости представляться более обстоятельно.

Господин Лайке, я хочу обратиться к Вам с просьбой. Возможно, она Вас смутит или даже шокирует. Высказав ее, я попробую изложить причины, побудившие меня сделать это. Правда, я не большой специалист по письменной части, к сожалению. Но я попытаюсь в этой непривычной для меня форме выразить все то, что не дает мне покоя уже несколько месяцев и из-за чего моя жизнь постепенно разладилась — моя жизнь и жизнь моей семьи, в том числе и моей жены. Думаю, что я могу об этом судить после стольких лет нашего гармоничного брака.

Итак, моя просьба: господин Лайке, я прошу Вас встретиться с моей женой! Сделайте это и положите конец этому наваждению! Мы взрослые люди, я не могу диктовать Вам условия, я могу только умолять Вас встретиться с ней. Я страдаю от болезненного сознания своей слабости и Вашего превосходства. Если бы Вы только знали, как унизительно для меня писать все это. Вы же, господин Лайке, напротив, на высоте. Вам абсолютно не в чем себя упрекнуть. Да и мне не в чем упрекнуть Вас. К сожалению, к моему огромному сожалению. Призрака трудно в чем-либо упрекнуть. Вы недостижимы, господин Лайке, и потому неприкосновенны. Вы нереальны, Вы — всего лишь плод воображения моей жены, иллюзия бесконечного праздника чувственности, отрешенный от реального мира экстаз, утопия любви, построенная из букв. Против этого я бессилен, я могу только ждать, когда судьба смилостивится и претворит Вас в человека из плоти и крови, в мужчину с реальными очертаниями, с преимуществами и недостатками, с болевыми точками. Только когда моя жена увидит Вас так же, как видит меня — уязвимым, несовершенным, когда Вы столкнетесь с ней лицом к лицу и тоже предстанете перед ней ущербным существом по имени «человек», Вы лишитесь своего преимущества. Только тогда у меня появится шанс дать Вам отпор. Только тогда я смогу бороться за Эмму.

«Лео, не заставляйте меня листать мой семейный альбом», — написала Вам однажды моя жена. Теперь я вынужден сделать это вместо нее. Когда мы познакомились, Эмме было 23 года, я был ее преподавателем в Музыкальной академии, на четырнадцать лет старше ее, женат, отец двоих очаровательных детей. Автомобильная катастрофа превратила нашу семью в груду обломков: младший, трехлетний малыш, получил глубокую психологическую травму, старшая дочь — несколько серьезных ранений, мне тоже изрядно досталось — проблем со здоровьем хватит до конца жизни, а Йоханна, мать моих детей, погибла. Без пианино я бы этого кошмара не пережил. Музыка — это жизнь. Пока она звучит, ничто не умирает навсегда. Музыкант, исполняя музыку, живет воспоминаниями так, словно это реальные события. Цепляясь за музыку, как за спасательный круг, я постепенно вернулся к жизни. Определенную роль, конечно, сыграли и мои ученики — это было какое-то дело, в этом был какой-то смысл. А потом вдруг появилась Эмма. Эта живая, бойкая, излучающая энергию, необыкновенно хорошенькая молодая женщина начала разбирать наши обломки — просто так, ничего не требуя и не ожидая взамен. Таких необыкновенных людей кто-то посылает в наш мир, чтобы они побеждали печаль. Их очень мало. Не знаю, чем я заслужил это, но рядом со мной вдруг оказалась она. Дети сразу же потянулись к ней, а я без памяти влюбился.

А она? Вы, господин Лайке, конечно же, спросите себя: а Эмма? 23-летняя студентка — она так же, без оглядки, влюбилась в него, этого почти сорокалетнего рыцаря печального образа, который тогда держался только на своих клавишах и нотах? На этот вопрос я и сам до сих пор не знаю ответа. Сколько в ее чувстве ко мне было любви, а сколько — просто восхищения моей музыкой (в то время я был довольно известным пианистом)? Какой процент в нем составляли просто сострадание, участие, желание помочь в тяжелую минуту? Насколько я напоминал ей отца, которого она рано потеряла? Насколько она прикипела сердцем к хорошенькой Фионе и обаятельному карапузу Йонасу? Насколько это была моя собственная эйфория, которая отразилась в ней, как в зеркале? Может, она просто любила мою неукротимую любовь к ней, а не меня самого? Может, просто наслаждалась уверенностью в том, что я никогда не изменю ей, не предпочту ей другую женщину? Наслаждалась сознанием моей пожизненной верности, в которой у нее не было оснований сомневаться?