Почтамт - Буковски Чарльз

– Ага, – ответил я.

Я взял роман домой, открыл пиво, залез в постель и приступил.

Начиналось хорошо. О том, как Дженко жил по всяким комнатушкам и голодал, пытаясь найти работу. У него не получалось с агентствами по найму. И тут встретил в баре парня – тот показался ему весьма ученым типом, – но этот друг постоянно занимал у него деньги и так никогда и не отдал.

Честно пишет.

Может, я недооценил этого человека, подумал я.

Я все надеялся на него, пока читал. А потом весь его роман развалился. Почему-то стоило ему начать писать о почтамте, как вся эта штука утратила реальность.

Роман становился все хуже и хуже. Закончилось все тем, как он пришел в оперу. Антракт. Он выходит из зала, чтобы не видеть неотесанную и глупую толпу. Тут я был за него. Когда он огибал столб в фойе, все и случилось. Очень быстро. Он столкнулся с культурной, изысканной, прекрасной дамочкой. Чуть не сшиб ее с ног.

Диалог звучал примерно так:

– Ох, простите, бога ради!

– Все в порядке…

– Я не хотел… понимаете… извините!..

– О, уверяю вас, все в порядке!

– Но понимаете, в смысле, я вас не видел… я не нарочно…

– Все в порядке. Все в полном порядке… Диалог по поводу столкновения продолжался полторы страницы.

Бедный мальчонка был поистине безумен.

Оказалось, что эта баба, хоть и бродила вокруг столбов в одиночку, ну, на самом деле она замужем за этим врачом, но эскулап не врубается в оперу и даже, собственно говоря, плевать хотел на такие простейшие вещи, как «Болеро» Равеля. Или даже «Танец с треуголками» де Фальи.[7] Тут я был на стороне доктора.

С момента столкновения этих двух подлинно чувствительных душ что-то начало развиваться. Они встречались на концертах, а после наскоряк перепихивались. (Это скорее подразумевалось, нежели утверждалось, – оба были слишком тонки для того, чтобы просто ебатъся.)

Короче, роман закончился. Несчастное прекрасное существо любило своего мужа, и нашего героя (Дженко) оно тоже любило. Оно не знало, что делать, и поэтому, разумеется, покончило с собой. Оставило обоих – и врача, и Дженко – стоять поодиночке у себя в ванных.

Я сказал парню:

– Начинается хорошо. Но тебе нужно выкинуть этот диалог про столкновение за столбом. Он очень плох…

– НЕТ! ВСЕ ОСТАЕТСЯ КАК ЕСТЬ!

Шли месяцы, и роман все время возвращался ко мне.

– ГОСПОДИ БОЖЕ! – говорил Дженко. – Я ДАЖЕ НЕ МОГУ ПОЕХАТЬ В НЬЮ-ЙОРК ПОЖАТЬ РУКИ ИЗДАТЕЛЯМ!

– Слушай, парень, может, бросишь тупорыловку? Запрись в комнатенке и пиши. Работай.

– ЭТО ТАКОЙ, КАК ТЫ, МОЖЕТ СДЕЛАТЬ, – говорил он, – ПОТОМУ ЧТО ТЫ ПОХОЖ НА АЛКАША. ТЕБЯ БЕРУТ, ПОСКОЛЬКУ СЧИТАЮТ, ЧТО ТЫ НИГДЕ БОЛЬШЕ НЕ НАЙДЕШЬ РАБОТУ, И ПОЭТОМУ ОСТАНЕШЬСЯ. А МЕНЯ НЕ БЕРУТ, ПОТОМУ ЧТО СМОТРЯТ НА МЕНЯ, ВИДЯТ, КАКОЙ Я ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ, И ДУМАЮТ: НУ, ТАКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ ЧЕЛОВЕК У НАС НЕ ЗАДЕРЖИТСЯ, НЕТ СМЫСЛА И НАНИМАТЬ.

– И все равно я считаю: запрись и пиши.

– НО МНЕ НУЖНА УВЕРЕННОСТЬ!

– Хорошо, что некоторые другие так не думали. Хорошо, что так не думал Ван Гог.

– ВАН ГОГУ БРАТ ДАВАЛ БЕСПЛАТНО КРАСКИ![8] – ответил мне парнишка.

Потом я разработал на скачках новую систему. Я снимал там по 3000 долларов за полтора месяца, а ездил всего два-три раза в неделю. Я начал мечтать. Я уже видел маленький домик у моря. Видел себя в хорошей одежде, спокойного, встаю по утрам, сажусь в свою импортную машину, неторопливо и расслабленно еду на бега. Видел праздные обеды с бифштексами, предваряемые и завершаемые хорошими охлажденными напитками в разноцветных бокалах. Большие чаевые. Сигара. И по мере надобности – женщины. Очень легко впасть в такие мысли, если из кассового окошечка тебе протягивают такие большие купюры. Когда за один забег на шесть фар лонгов, скажем, за минуту и девять секунд зарабатываешь столько же, сколько за месяц.

И вот я стоял в кабинете начальника смены. Тот сидел за столом. У меня была сигара во рту, а изо рта пахло виски. Я чувствовал себя при деньгах. Я выглядел при деньгах.

– Мистер Уинтерс, – сказал я, – почтамт относился ко мне хорошо. Но у меня возникли деловые интересы на стороне, о которых просто-напросто надо позаботиться. Если вы не можете дать мне отпуск, я вынужден буду уволиться.

– Разве я уже не предоставлял вам отпуска в этом году, Чинаски?

– Нет, мистер Уинтерс, вы отклонили мое прошение на отпуск. На этот раз не может быть никаких отказов. Иначе я уволюсь.

– Хорошо, заполняйте бланк, я подпишу. Но я могу дать вам лишь девяносто рабочих дней.

– Я их возьму, – ответил я, выдыхая длинный шлейф голубого дыма своей дорогой сигары.

Ипподром переехал вниз по побережью на сотню миль или около того. Я продолжал платить за квартиру в городе, садился в машину и ехал. Раз или два в неделю возвращался в городскую квартиру, смотрел почту, может, оставался переночевать, затем ехал обратно.

То была хорошая жизнь, и я начал выигрывать. Каждый вечер после последнего заезда я выпивал парочку легких в баре, давал хорошие чаевые бармену. Похоже на новую жизнь. Я не мог облажаться.

Однажды я даже не стал смотреть последний заезд. Пошел прямо в бар.

Пятьдесят долларов на победителя было моей стандартной ставкой. После того как некоторое время ставишь 50 на победителя, такое чувство, будто ставишь пять или 10.

– Скотч с водой, – сказал я бармену. – Этот я, наверное, послушаю по радио.

– У вас кто?

– Синий Чулок, – сообщил я, – пятьдесят на победителя.

– Слишком большой вес.

– Вы что, смеетесь? Хорошая лошадь может упаковать сто двадцать два фунта в продажном заезде на шесть тысяч долларов. А это означает, согласно условиям, что она сделала то, чего не смогла сделать в этом заезде ни одна лошадь.

Конечно, причина, по которой я ставил на Синий Чулок, была не в этом. Я всегда их дезинформировал. На доске тотализатора я не хотел больше никого.

В то время у них еще не было внутреннего телевизора. Можно было только слушать, как вызывают ставки. Я опережал на 380 долларов. Проигрыш в последнем заезде принес бы мне прибыль в 330 баксов. Хорошо сегодня поработал.

Мы слушали. Комментатор объявлял каждую лошадь в заезде, кроме Синего Чулка.

Должно быть, моя лошадь упала, решил я.

Они вышли на отрезок, приближались к финишу. Этот ипподром был известен своим коротким финальным отрезком.

И тут, перед самым концом заезда, комментатор завопил:

– И ВОТ ПО ВНЕШНЕМУ КРАЮ ВПЕРЕД ВЫРЫВАЕТСЯ СИНИЙ ЧУЛОК! СИНИЙ ЧУЛОК ОБХОДИТ! ФИНИШИРУЕТ… СИНИЙ ЧУЛОК!

– Прошу прощения, – сказал я бармену, – я сейчас вернусь. Смешайте мне скотч с водой, двойной.

– Слушаюсь, сэр! – ответил он.

Я вышел на задворки, где у них стоял небольшой тотализатор рядом с прогулочным кругом. Синий Чулок шел 9/2. Что ж, не восемь или 10 к одному. Но играл же на победителя, а не на цену. Заберу 250 долларов плюс мелочь. Я вернулся в бар.

– А на завтра вам кто нравится, сэр? – спросил бармен.

– До завтра еще далеко, – ответил я.

Я допил, дал ему доллар на чай и вышел.

Каждый вечер происходило примерно одно и то же. Я ездил по побережью, ища, где бы пообедать. Мне нужно было дорогое место, но не слишком людное. У меня на такие места выработался нюх. Определяешь навскидку, снаружи. Не всегда удавалось получить столик с видом на океан, если не хотел ждать. Но океан и луну снаружи все равно видно, и можно поддаться романтике. Позволить себе наслаждаться жизнью. Я всегда просил небольшой салат и большой бифштекс. Официантки вкусно улыбались и стояли очень близко. Я далеко ушел от того парня, что работал на скотобойнях, мотался по всей стране с бандой железнодорожных рабочих, делал на фабрике собачьи галеты, спал на скамейках в парках, впахивал за гроши в дюжине городов всего континента.

После обеда я искал мотель. Тут тоже приходилось поездить. Сначала я заглядывал куда-нибудь выпить виски и пива. Я избегал мест с телевизорами. Нужны только чистые простыни, горячий душ, роскошь. Волшебная жизнь. И я от нее не уставал.

Однажды я сидел в баре между заездами и увидел эту женщину. Господь или кто-то другой все время творит женщин и выбрасывает их на улицу, и у них то задница слишком большая, то сиськи слишком маленькие, а эта вообще ненормальная, а та просто психованная, эта свихнулась на религии, а та гадает на заварке, эта пердит, себя не контролируя, а у той не нос, а шнобель, у третьей ноги костлявые…

Но бывает так, что подходит к тебе женщина, в полном цвету, просто рвется наружу из платья… существо, созданное для секса, проклятие, конец всему. Я поднял голову – она сидела за дальним концом стойки. Уже набралась, и бармен не хотел ее больше обслуживать, она подняла крик, вызвали фараона с ипподрома, тот взял ее за руку, повел за собой, и они о чем-то заговорили.