НЕСУЩИЕ КОНИ - Мисима Юкио

Оэн, ярый сторонник божественного, обратил в свою веру, начиная с Томоо Отагуро, многих кристально чистых людей, и скорбь их по поводу кончины Оэна можно было сравнить со скорбью учеников, окружавших почившего Сакья-муни.

И вот сегодня Томоо Отагуро через три года после смерти учителя, оказавшись в безвыходном положении, очистив душу и тело, собирался сам провести гадание.

Когда был издан императорский эдикт о реставрации монархического правления, забрезжил свет, будто ожила воля покойного императора Комэя, намеревавшегося изгнать иностранцев, но небо сразу опять затянулось тучами, с каждым месяцем, с каждым годом набирала силу политика приобщения к западной цивилизации, и вот к чему это привело. В 3-й год Мэйдзи^[22] было одобрено обучение в Германии племянника императора Нинко принца Ёсихисы, в конце того же года простым людям запретили носить меч. В 4-м году Мэйдзи^[23] было разрешено стричься и не носить меча, один за другим заключались договоры с иностранными государствами, в прошлом, 5-м году Мэйдзи,^[24] был принят европейский календарь, в новый год в префектуре Оита были беспорядки, и с целью усмирить народ там расположили шесть гарнизонов. Истинный смысл правления, как его толковал учитель, представал на деле в своей полной противоположности.

Государством, по сути, не управляли, его разрушали. Надежды были обмануты, людские души дичали, побеждали не чистота и благородство, а грязь и низость.

Что подумал бы учитель, если бы увидел все это? Что подумал бы покойный император, окажись он в этом мире?

Отагуро еще не знал, что в 4-м году Мэйдзи посланный с официальной миссией в Европу и Америку князь Ивакура, а также бывшие с ним помощники — Такаёси Кидо, Тосимити Окубо, Хиробуми Ито на корабле горячо спорили о государственном переустройстве, и все громче раздавались голоса, утверждавшие необходимость установления в Японии республиканского строя, чтобы можно было противостоять великим державам Европы и Америки.

С другой стороны, реставрация императорского правления и единство духовной и светской власти, о чем радел наставник, выглядели следующим образом: в 5-м году Мэйдзи было реорганизовано в министерство общего профиля прежнее министерство, занимавшееся исключительно вопросами религии, потом отказались даже от него в пользу ведомства храмов и монастырей, таким образом, искони японские синтоистские храмы были низведены до уровня чужеземных буддийских монастырей, все надежды были утрачены.

Сейчас Отагуро обращался к богам, желая узнать их волю по поводу двух действий. Первое касалось намерения Харукаты Кая «своей смертью на глазах нынешних властей изменить вредную систему правления».

Кая призывал уничтожать врага, не обагряя своего меча его кровью, — подражать тому, как поступил в 3-м году Мэйдзи Ясутакэ Ёкояма, вассал даймё^[25] из княжества Сацума: он представил доклад и тут же заколол себя мечом, намереваясь достичь таким образом результата. Однако товарищи Каи сомневались в эффективности подобного способа.

Проводить гадание по поводу второго действия следовало в том случае, если не будет одобрено свыше первое. Оно звучало так: «Во мраке, взмахнув мечом, убрать замешанных в грязных махинациях министров». Отагуро тоже считал, что если боги с этим согласятся, по-другому поступить будет нельзя.

«Размышления о сути гадания» предписывали использовать при действе, как то делалось во времена первого императора Дзимму,^[26] чан для сакэ и бобовую патоку, но Отагуро опирался на секреты гадания храма Исэ, переданные в храм Сумиёси, находившийся в Уто. Он выбрал и тщательно очистил ветку персикового дерева, сделал, нарезав толстую бумагу, молитвенные полоски и прикрепил к ветке, затем подготовил молитву, оставив в ней свободные места для ответов «да» или «нет». Потом он написал на одной из бумаг: «Убить себя на глазах нынешних властей и изменить вредную систему правления — дозволено», еще на трех — «…не дозволено», скатал бумаги с надписями в шарики и, смешав так, чтобы непонятно было, где какой, положил на столик для подношений, спустился по лестнице из молельни, поднялся по ступеням к главному храму, благоговейно раскрыл створки двери и в разгар светлого дня вполз на коленях во мрак.

Внутри нагретого солнцем храма было очень жарко, в темноте будто застоялся комариный звон. Солнечные лучи доставали до подола белой одежды простершегося ниц у самого порога Отагуро. Белые штаны хакама из тонкого шелка-сырца в свете падающего на них солнца казались большим, закрывшим лепестки цветком гибискуса. Прежде всего Отагуро произнес слова очищения.