Дезертиры - Гиголашвили Михаил

— А должны жить в лагере. Чем вы вообще обосновываете свою просьбу об убежище? — с некоторым раздражением спросил Тилле.

Я перевел и добавил, видя, что она опять впадает в коматозное состояние:

— Важный вопрос. Соберись.

Она встряхнулась:

— Жизнь заела. Там жизни нету совсем. Там я с голоду умру или в колодец брошусь. Лучше сразу в петлю. Там и жить мне негде.

— Позвольте, как это «негде»?.. Вы сказали, что жили в Харькове с родителями, но они умерли. Значит, у вас осталась квартира? Почему вы в ней не можете жить?

— Там же родители, — удивилась Оксана.

— Они же умерли! — окрысился я на нее, зловеще подумав: «Вот оно, пошло-поехало!.. Ложь сама себя клонирует!».

— Ах да, умерли… — Она почесала в затылке. — А… А квартира в таком состоянии, что там жить нельзя. На ремонт денег нет. Все протекло. В последнее время я жила у подруги. А по стенам здоровущие трещины, опасно стало для жизни. Это правда!

Теперь пошли выяснения, у какой подруги и сколько она жила. Оксана говорила то одно, то другое, путалась в датах, цифрах, адресах и в конце концов разревелась, сквозь слезы повторяя, что если назад — то лучше уж сразу на рельсы, под поезд.

— Да перестань ты с этим поездом! Анна Каренина нашлась! Тут это не проходит, говори что-нибудь конкретное!

— Более веских причин нет? — подавая ей воду, настойчивее спросил Тилле.

Она, всхлипывая, опять вспомнила колодец, голод и петлю.

— По ней не очень скажешь, что она сильно голодала, — скептически покачал головой Тилле.

— Он сомневается, что ты так уж страшно голодала, — перевел я ей и добавил злорадно: — По фигурке действительно не скажешь.

— Это я с пшена и макарон опухла, — парировала она, кокетливо утираясь платочком и глядя на меня влажными глазами.

«Или с икры и осетрины», — хотел сказать я, но промолчал.

Между тем Тилле наговорил несколько заключительных фраз и окончил интервью:

— Подождите внизу, а потом переведите ей протокол. Случай простой, текст будет небольшим.

Пока мы спускались, она канючила:

— Что, плохо, да?.. Плохо?..

— Да чего уж хорошего. С этим дедушкой-психом, подругой, родителями! Зачем живых людей хоронить?.. Видишь, чем обернулось?.. В глупое положение и себя и меня поставила!

— Ну, не сердись, миленький, — виновато сказала она и тронула меня за рукав, и от этих простых слов что-то сжалось внутри, я сразу забыл все неувязки, но одернул себя и солидно объяснил:

— Вместо того, чтобы про топор и колодец плести, надо было что-нибудь конкретное рассказывать. За что им уцепиться в твоем рассказе?.. Где тут политика?..

Внизу, в комнате переводчиков, у окна стоял высокий, хорошо одетый (в бабочке и вельветовом костюме-тройке), сухощавый негр с бородкой и пил чай из стаканчика. Открытый термос дымился на столе.

— Суза, переводчик с французского и суахили, — представился он по-немецки.

Я пожал ему руку и пошел на балкон курить. Оксана — следом, попросила сигарету.

— А вообще как думаешь, дадут? — закуривая и ежась на холодке, опять с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза.

— Не знаю. Вообще-то мало нужного рассказала. В колодец, под поезд, в петлю!.. Это не аргументы. Пол-Союза под поезд не прочь. Ничего хорошего. Одни глупости. Плохо дело, — заговорил во мне комендант лагеря, который знает, что жертву сперва надо испугать, а потом уж брать голыми руками.

— Но что было рассказывать, что?..

— А вот то, например, что ты украинского языка не знаешь, а украинские националисты тебя терроризируют за это. Твой лоток переворачивают и тебя каждый день насилуют. Тут и про колодец, и про петлю вспомнить можно, но — с политической точки зрения!

Она замерла с дымящейся сигаретой в губах.

— Как это я не сообразила!.. Это все Валька дурной, подруги муж, неправильно научил: иди, говорит, и скажи, что жить негде и кушать нечего, они и дадут.

— Это экономическое беженство, а тут другое ведомство. Надо так дело поворачивать, что тебе кушать нечего и жить негде по политическим причинам, а не потому, что дождь идет, потолок протекает, зарплаты куцые и воры в Кремле сидят. Это общая беда, а ты должна о своей личной жизни говорить.

— Паравилна!.. Учи!.. Учи!.. — вдруг раздалось из комнаты.

Мы оторопело посмотрели друг на друга. Я в замешательстве заглянул в комнату — это негр лыбился во весь свой белый рот, с ужимками жестикулируя и повторяя, то ли шутя, то ли серьезно: