Любовь и так далее - Барнс Джулиан

— А вы знаете выражение «кровь под мостом»?

С чего бы вдруг я сделалась специалистом по фразеологическим оборотам английского языка? Я говорю: я бы подумала, что кому-то разбили нос.

— Вы, как всегда, прямо в точку попали, мадам Уайетт, — отвечает он.

ЭЛЛИ: Люди, с которыми мне приходится сталкиваться по работе, — в обычной жизни я с ними не сталкиваюсь. В том смысле, что я 23-летняя художник-реставратор, и у меня еле хватает денег на квартиру и на еду, а они достаточно богаты, чтобы покупать картины, нуждающиеся в реставрации. Они вполне вежливые, но они — большинство — совершенно не разбираются в живописи. Я знаю о картинах намного больше, я понимаю их и ценю, а достаются они другим.

Взять хотя бы того господина, чья вот эта картина. Сейчас я подвину лампу, чтобы вам было лучше видно. Да, все правильно. Середина девятнадцатого века, парковая ограда. Он сам признал, что она ничего не стоит. «Хлам», — он сказал. Джилиан на моем месте наверняка бы сказала, что это не просто хлам, а вообще кандидат на помойку, но я — не Джилиан, так что я просто сказала что-то насчет, что клиент всегда прав, и он рассмеялся, но не стал ничего объяснять. Наверное, эта картина досталась ему по наследству. От какой-нибудь слепой тетушки.

И то, как он на меня вышел… он тоже не стал ничего объяснять. Сказал, что нашел мой номер в телефонной книге. Я заметила, что моего телефона там нет, тогда он сказал, что ему меня кто-то порекомендовал — кто? он не помнит, — и т. д., и т. п. Половину времени, что мы с ним общались, он был этаким Загадочным Господином, а вторую половину — как будто думал о чем-то своем.

Он живет в совершенно пустой квартире на Сент-Джонс-Вуд. Непонятно: то ли он только въехал, то ли, наоборот, выезжает. Освещение было ужасное, на окнах были кошмарные кружевные занавески, а на стенах не было вообще ничего — то есть, действительно ничего. Голые стены. Может быть, он вдруг заметил это прискорбное обстоятельство, вышел в ближайшую антикварную лавку и прикупил картину. Вот эту самую.

С другой стороны, он очень интересовался рабочей стороной дела. Задал мне много вопросов о ценах, о материалах и технике. Он говорил, что не разбирается в живописи, но задавал очень правильные вопросы. Откуда мы получаем заказы, как оборудована наша студия. Он сказал, что тот, кто порекомендовал ему меня, высоко отзывался о моей «партнерше». Начальнице. Так что мы немного поговорили о Джилиан.

На каком-то этапе я сказала ему:

— Я имею в виду, что она, вполне вероятно, сказала бы вам, что эта картина не стоит даже холста, на котором написана.

— Стало быть, я правильно сделал, что обратился к вам, а не к ней.

Он вполне может быть американцем, который избавился от своего акцента.

ОЛИВЕР: Закон неумышленного положительного эффекта. Понимаете, когда я влюбился в Джилиан, я и не думал, что наш coup de foudre^[68] отправит Стюарта в изгнание в Новый Золотой Свет и преобразует его в преуспевающего зеленщика. Как мало я знал — я даже не подозревал, что существует закон, объемлющий такие возможности. И вдруг — десять лет спустя — мы имеем монументальный живописный сюжет прямо по Никола Пуссену. Возвращение блудного сына. Возобновление старой дружбы. Счастливая троица счастлива снова. Нашелся недостающий кусочек картинки-головоломки. Меня действительно подмывает сравнить Стюарта с блудным сыном, но какого хрена… в году 365 дней, и каждый день — день какого-нибудь святого, так что поднимем заздравную чашу в честь Святого Стюарта и восславим нашего Блудного сына.

Святой Стюарт. Прошу прощения, но мне смешно. «Stabat Mater Dolorosa»,^[69] и втиснутые в пределлу^[70] под ней — святой Брайн, святая Венди и святой Стюарт.

ДЖИЛИАН: Маман вам понравилась, правда? Может быть, вы считаете, что она — как бы это сказать? — мудрая женщина, стреляный воробей, интересная личность. Может, вы даже слегка с ней заигрываете. Я бы не удивилась. Оба — и Оливер, и Стюарт, — с ней заигрывали, каждый на свой лад. И я даже не сомневаюсь, что маман и сама с вами заигрывала, не взирая на ваш пол и возраст. Она это любит. Может, она уже заморочила вам голову.

Все нормально. Я не ревную. Когда-то я — да — ревновала. Завидовала. Ну, вы знаете — дочки-матери. А потом — мама и дочка уже без папы. Тоже, наверное, знаете. Что дочь-подросток думает о маминых… ухажерах, назовем это так, что мама думает о бойфрендах дочери. Это было такое время, о котором мы обе не любим вспоминать. Она считала, что я еще маленькая для секса, а я считала, что она слишком старая для этого дела. Я встречалась с совершенно отмороженными парнями, она—с джентльменами из гольф-клуба, которых, прежде всего, интересовало, не припрятана ли у нее где-нибудь парочка миллионов франков. Она не хотела, чтобы я забеременела, я не хотела, чтобы ее унижали. Во всяком случае, мы так говорили. То, что мы чувствовали, было гораздо грубее.