Бедные-несчастные - Грей Аласдер

Улица Юшетт — это узенькая улочка около реки. Там мы увидели маленький отель, довольно шумный для такого раннего утра. Официант соседнего кафе уже расставлял на тротуаре стулья и столики, так что мне было где посидеть, пока Белла ходила на разведку. Вскоре она вернулась — без багажа и в приподнятом настроении. Всего через час для нас будет готов номер; к тому же содержательница отеля, хоть и вдова француза, родилась в Лондоне и бойко говорит на кокни. Она пригласила Беллу подождать в прихожей, но поскольку там очень тесно, не мог бы я еще посидеть где сижу? Можно, конечно, посидеть и в холле, но холлы там тоже очень маленькие, ночные постояльцы как раз начнут сейчас выходить и будут на меня натыкаться. Похоронным голосом я сказан, что так и быть, подожду снаружи, в душе испытывая восторг от того, что впервые мне удастся побыть на свежем воздухе без Беллы. Перед тем как шмыгнуть в отель, она так лучезарно улыбнулась, что у меня возникло подозрение, не радуется ли она, в свой черед, возможности побыть без меня.

Официант принес мне кофе, круассан и рюмку коньяку. Это меня взбодрило. По крайней мере, я почувствовал в себе достаточно сил, чтобы распечатать и прочесть письмо, полученное еще в Гибралтаре вместе с почтовым переводом из Банка Клайдсдейла и северной Шопгпандии. Я знал, что письмо с адресом, написанным материнской рукой, полно горьких и справедливых упреков — упреков, встретить которые я никогда бы не решился без бренди в желудке и С БЕЛЛОЙ подле меня, ибо Белла ни на минуту не оставила бы меня в покое, чтобы я всласть мог упиться тоской и чувством вины, которые заслужил в полной мере. Чуть ли не с вожделением я разорвал конверт и, прочитав письмо, содрогнулся.

Вести оказались еще ужаснее, чем я предполагал. Мать была почти разорена. Ей пришлось рассчитать всю прислугу, кроме старой Джесси и кухарки. С этими двумя женщинами я впервые познал радости любви, но лучшие их годы давно миновали. Старая Джесси так одряхлела и ослабла умом, что мы намеревались после Рождества отдать ее в приют. Кухарка превратилась в запойную пьяницу. Обе теперь прислуживали матери бесплатно, потому что никто другой на порог бы их не пустил. Менее трагическим, но для меня более горьким бьшо то обстоятельство, что моя милая хрупкая мама, одинокая вдова сорока шести лет, уже не могла заказывать себе одежду в Лондоне и Эдинбурге и принуждена была теперь сама покупать ее в Глазго. В раскаянии и гневе я, задыхаясь, вскочил на ноги — гнев мой по преимуществу был направлен против Беллы, ибо что она сотворила с моими деньгами? Безотчетно я двинулся по переулку, узкому, как коридор, вспоминая с зубовным скрежетом свои страдания в лапах этого прелестного чудовища.

Не Господня ли Рука повела меня через этот людный мост и остановила у дверей большого собора? Думаю, она. Никогда раньше я не входил в католический храм. Что за трепетная надежда повлекла меня туда сейчас?

Я увидел уходящие вдаль ряды могучих колонн, подобные аллеям гигантских каменных деревьев и дававшие опору сумрачным сводам; я услыхал величественные раскаты… Кроме шуток, Свичнет, он пишет таким тошнотворным, заимствованным слогом, что дальше я ограничусь пересказом. Данкан П. никогда раньше Богу не молился, но тут решается попробовать, потому что все вокруг занимаются именно этим. Сквозь щель в крышке он бросает сантим в коробку для пожертвований; зажигает свечу; ставит ее перед алтарем на острый выступ; зажмурив глаза, преклоняет колени и сообщает Перводвигателю Всего Сущего, что Данкан П. стал таким вот гнусным, испорченным и нехорошим главным образом из-за Злой Беллы Бакстер, так что молю Тебя, Господи, приди на подмогу. Внезапно все вокруг светлеет. Открыв глаза, Парринг видит солнечный свет, бьющий ему в лицо сквозь заалтарный витраж; лучи, проходя через алое стекло в форме сердца, рисуют яркое розовое пятно на модном белом шелковом жилете Данкана П. Личная телеграмма Данкану П. от Перводвигателя? Поначалу Д.П. реагирует по-протестантски. Он хочет найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы все обмозговать, маленький уединенный уголок с сиденьем и запирающейся дверью, где ему никто не помешает. Тут ему на глаза попадается ряд кабинок, люди обычного вида входят в них и выходят обратно, и на каждой двери указано, свободна кабинка или занята. Он запирается в одной из свободных и оказывается, естественно, в исповедальне. Если я добавлю, что падре за решетчатым окошечком знал английский, можешь догадаться, что случилось потом.