Жестокие игры - Пиколт Джоди

Последний раз, когда она ее видела, здесь была голая земля, усыпанная розами и венками от людей, которые не нашли слов, поэтому принесли цветы. Теперь здесь стояла могильная плита из белого мрамора. «Хло Пибоди, 1979–1989». Эдди повернулась к Джеку.

— Как ты думаешь, что происходит… после смерти?

Джек сунул руки в карманы куртки и молча пожал плечами.

— Раньше я надеялась, что если приходится распрощаться со старой жизнью, начинается новая.

Ответ Джека — фырканье — облачком повис между ними.

— Потом… после… я перестала надеяться. Не хотелось, чтобы Хло стала еще чьей-то доченькой. — Эдди осторожно отошла от прямоугольника вокруг могилки. — Но она должна где-то существовать, разве нет?

Джек откашлялся.

— Эскимосы считают, что звезды — это дыры в небе. И каждый раз, когда мы видим их свет, мы понимаем, что наши любимые счастливы.

Эдди увидела, как Джек достал из кармана два цветка и положил их на могилу. Яркие бутоны шнитт-лука, который Делайла выращивала на подоконнике, на фоне белой плиты напоминали густые фиолетовые пятна.

Над ними простиралось бескрайнее небо, усыпанное звездами.

— Надеюсь, что эскимосы, — сказала Эдди, по щекам которой струились слезы, — правы.

У Эдди дрожали руки, когда она провожала Джека до квартиры, где он жил с Роем. Чувствует ли он то же самое, когда их плечи соприкасаются? Заметил ли, что воздух вокруг них сгустился? Эти чувства были для нее в новинку. Казалось, что ей тесно в собственном теле. Неужели можно находиться рядом с мужчиной и не стремиться сбежать сломя голову?

Они достигли верхней ступеньки лестницы.

— Что ж, до завтра, — попрощался Джек, протягивая руку к двери.

— Подожди, — сказала Эдди и положила ладонь на его руку. Как она и ожидала, он замер. — Спасибо. За то, что пришел сегодня.

Джек кивнул и снова повернулся к двери.

— Я могу задать тебе один вопрос?

— Если о том, как утеплить входную дверь, то я…

— Не об этом, — оборвала его Эдди. — Я хотела спросить: может, поцелуешь меня?

И заметила в его глазах страх. Ему казалось, что от ее кожи, словно аромат духов, исходит мрачное предупреждение.

— Нет, — мягко ответил он.

Эдди задохнулась от стыда. Какая же она дура! Щеки ее стали пунцовыми. Она отступила.

— Я не стану тебя целовать, — добавил Джек, — но ты можешь поцеловать меня.

— Я? Могу?

У Эдди было странное ощущение, что он чувствует себя так же неловко, как и она.

— Хочешь?

— Нет, — ответила Эдди, приподнимаясь, чтобы губами коснуться его губ.

Джек изо всех сил сдерживался, чтобы не обнять ее. Он позволил Эдди изучить его приоткрытый рот, просунуть язык между его губами и прижаться к его языку. Он не шевельнулся, даже когда она положила руки ему на грудь, даже когда ее волосы защекотали ему шею, даже когда он понял, что от нее пахнет кофе и одиночеством.

«Это последнее, что ты мог сделать, — корил он себя, — ты плохо закончишь. Снова».

Но он вверил свою судьбу Эдди: поцелуй длился так долго, как она пожелала. Потом он вошел в квартиру, намереваясь забраться под одеяло и забыть последние десять минут своей жизни. Вспыхнул свет. В гостиной на диване в пижаме и халате сидел Рой.

— Обидишь мою дочь, — предостерег он, — и я убью тебя во сне!

— Я и пальцем к ней не прикоснулся.

— Вранье! Я видел, как вы целовались. Через замочную скважину.

— Вы подсматривали? Вы что — вуайерист?

— А ты кто? Жиголо? Нанимаешься на работу и спишь с хозяйкой, чтобы потом украсть у нее деньги и сбежать?

— Во-первых, это она наняла меня на работу. Во-вторых, если бы я был настолько глуп, чтобы совершить что-то подобное, то неужели вы думаете, что я не выбрал бы хозяйку ювелирного магазина или банкиршу?

— Эдди намного красивее всяких банкирш.

Джек снял куртку и со злостью швырнул ее на стул.

— Хотя вас это и не касается, но это Эдди меня поцеловала.

— Она… сама поцеловала?

— Не можете поверить?

Он направился в свою комнату.

На лице Роя появилась улыбка.

— Честно говоря, не могу.

Джордан вошел в помещение окружного суда первой инстанции в городе Кэрролл, огляделся, чтобы определить, где проходят слушания, и пробежал взглядом по грустным лицам свидетелей, сидящих в ожидании своей пятнадцатиминутной славы. В рубашке и свитере он чувствовал себя голым: он привык надевать костюм от Армани, когда принимал участие в рассмотрении дел.