Умм, или Исида среди Неспасенных - Бэнкс Иэн

У него под рукой нередко лежали книги, принесенные из библиотеки мистера Мак-Илоуна, где он, приохотившись к знаниям, получил разрешение и впредь пользоваться любыми источниками. Мой дед решил проштудировать каждую книгу, каждый трактат, каждую брошюру; эту цель он преследовал с ненасытным рвением, углубляя накопленные познания за счет самых разных учений и концепций.

Трудно сказать, в какой момент трехсторонние отношения между дедушкой и сестрами Азис сделались более теплыми. Мои бабушки Аасни (родная) и Жобелия (двоюродная) стеснялись признаться, которая из них первой пригрела дедушку на груди; не исключено, что они утешили его сообща. Молва наверняка осуждала этот нетрадиционный союз (нравы тогда были строгими), но сестрам было хоть бы хны. Сальвадор, в свою очередь, виновато умолкал, если ему задавали щекотливые вопросы, но всем своим видом показывал, что телесная близость – святое дело и он, конечно же, не чурается торжества плоти, однако, как истинный джентльмен, не вправе обсуждать данную тему без разрешения на то обеих сестер (поскольку бабушки Аасни уже нет в живых, такое разрешение получить затруднительно, разве что с того света или же в половинном размере).

Чтобы не сидеть на шее у сестер, Сальвадор целый год подрабатывал на ферме у мистера Мак-Илоуна, а в свободное время с возрастающей одержимостью искал злополучную котомку и с убывающим рвением записывал собственные мысли.

***

После того как товарняк набрал скорость, я не сразу смогла уснуть. Видимо, затея с остановкой поезда не прошла для меня даром.

В облюбованном мною автомобиле сильно пахло химией: приборная панель, как и почти вся внутренняя отделка, была из пластмассы, а прозрачные чехлы на сиденьях – из полиэтилена. На случай, если мне захочется ехать сидя, а не скорчившись на полу, я достала компактную путевую доску и, оставив котомку в ногах пассажирского места, перебралась назад, где попросторнее. Чтобы шуршащий полиэтилен не мешал спать, я заранее сняла его с сиденья, положила на водительское место и в конце концов устроилась на ночлег, но сон так и не приходил.

В салоне автомобиля мне было не по себе; да и то сказать, как может чувствовать себя истинная ласкентарианка, если вокруг нее все новое, сильно пахнущее, да к тому же, как нарочно, соблазняющее комфортом? Впрочем, я была настолько счастлива заполучить по-настоящему косвенное средство передвижения, что удушающая банальность обстановки отступила на второй план.

Стараясь заснуть, я думала о нашей отступнице – моей двоюродной сестре Мораг, и вспоминала, как в один прекрасный летний день, четыре года назад – мне тогда было пятнадцать, а ей столько, сколько мне сейчас, – мы сидели вдвоем на деревянном помосте под сенью «Теофона».

«Теофон» с давних пор находился в числе списанной военной техники, которая вместе с фермой перешла во владение Ордена. У миссис Вудбин, дарительницы поместья, был брат, который держал на ферме свою коллекцию уникальных транспортных средств и диковинных приспособлений (бедняга погиб по пути на долгожданную встречу с собратьями-коллекционерами, когда его джип на запредельной скорости перевернулся вблизи Пертшира). В его коллекции было одно весьма занятное, смонтированное на прицепе устройство, которое использовалось, хотя и недолго, в начале Второй мировой, во время бомбежек Лондона. По внешнему виду прибор напоминал скопище громадных слуховых трубок. В данном случае внешний вид не был обманчивым, потому что выдавал назначение Устройства: это гигантское искусственное ухо направлялось в небо, чтобы на расстоянии засекать немецкие бомбардировщики. Так сказать, радар для бедных – судя по дошедшим до меня редким отзывам, столь же бесполезный в деле, сколь внушительный с виду.

В возрасте девяти лет я сочла эту груду железа самым выдающимся изобретением на всем белом свете и не могла вынести, что такая вещь брошена у нас на пастбище и неумолимо зарастает сорняками. Дед был в сомнениях, полагая, что никчемный металлолом – вообще не предмет для разговоров, но он ни в чем не мог мне отказать, и очень скоро по его указанию прибор сняли с прицепа и взгромоздили на деревянный помост, специально сколоченный поверх старого круглого амбара на заднем дворе фермы. Это сооружение получило у деда название «Теофон».

Конечно, я не верила, что мы, вооружившись этой хитроумной штуковиной, и вправду расслышим глас Божий, но она представлялась мне важным символом наших идеалов (в том возрасте я переходила серьезный рубеж и усматривала символический смысл в самых разных предметах и рассказах).