Спи, бледная сестра - Харрис Джоанн

— А это публичный дом? — На секунду я замерла, шокированная собственными словами, и покраснела с головы до пят. Я пролила напиток на платье и, чуть не расплакавшись, пролепетала: — Я… я… я…

Но Фанни смеялась. Низкий утробный хохот — так мог бы смеяться джинн из бутылки. Я видела, как она склоняется надо мной, и на миг все пропорции исказились: она была великаншей в шикарном бархатном платье, ужасной, приводящей в трепет, и когда она обняла меня, запах мускуса и специй, источаемый ее обильной плотью, ударил в ноздри. Я еще слышала ее смех, а к окружающему миру возвращалось равновесие, и истерика отступала.

— Дорогая моя, ты совершенно права, — хихикнув, сказала она. — Ты вносишь такую свежую струю! «А это публичный дом?» Моз, эта девочка — настоящее сокровище.

Я протестующе поерзала, все еще прижимаясь лицом к ее плечу.

— Ты дала ей слишком много пунша. Она к этому не привыкла. — Моз по-прежнему не одобрял происходящее, но я видела, что он невольно улыбается. Я тоже засмеялась, нервно, сквозь слезы.

И тут неожиданная мысль пронзила меня, и, под влиянием алкоголя в пунше и веселья неколебимой хозяйки дома, я ее озвучила:

— Но… вы сказали, что знаете моего мужа, — произнесла я. — Я… Вы ему позировали?

Фанни передернула плечами:

— Я не в его вкусе, милая. Но время от времени я нахожу тех, кто в его вкусе. И вообще-то не всегда для позирования.

— О… — Понадобилось время, чтобы я поняла сказанное. Генри неверен мне? После всех его пафосных речей и нравоучений? Генри тайно посещал дом Фанни? Я не знала, плакать мне или смеяться над этим чудовищным фарсом. По-моему, я засмеялась. Подумать только, все эти годы, что он был моим героем, моим Ланселотом, он крался в ее дом на Крук-стрит, как тать в ночи! Я смеялась, и смех мой был горек. Моз тоже удивился.

— Генри ходил сюда? — недоверчиво спросил он.

— Часто. И сейчас ходит. Каждый четверг, как часы.

— Ну, черт его побери! Никогда бы не подумал, что старый лицемер на такое способен. И он еще таскается в церковь по воскресеньям, дьявол, и ведь прикидывается святошей, да еще и мораль читает как ни в чем не бывало! Каких он любит, Фанни?

Фанни презрительно улыбнулась и хотела что-то сказать, но я ее перебила. Я вдруг поняла, что знаю ответ.

— Детей, — произнесла я бесцветным голосом. — Он любит детей. Он усаживает меня на колени и заставляет называть его «мистер Честер». Он… — Тошнота подкатила к горлу, я замолчала и вдруг разрыдалась. Я впервые заговорила вслух о своей ненависти, стыде, отвращении. Припав к груди Фанни Миллер и заливая слезами ее бархатное платье, я необъяснимо чувствовала, что освобождаюсь.

Мы с Фанни проговорили довольно долго, и я узнала подробности истории. Она познакомилась с Генри — или с мистером Льюисом, как он представлялся прочим посетителям, — много лет назад, и с тех пор он регулярно к ней приходил. Иногда сидел в гостиной и пил пунш с другими гостями, но обычно избегал прочих членов ее «общества» и поднимался наверх с одной из девушек — всегда самой юной и наименее опытной. Он приходил по четвергам — предполагалось, что в этот день он бывает в клубе.

Я слушала этот рассказ об измене Генри спокойно и почти равнодушно. Я чувствовала, что весь мир мой рухнул, но инстинктивно скрывала это и беззаботно протягивала кубок, чтобы его вновь наполнили.

— Не пей ты больше! — раздраженно сказал Моз. — Уже поздно. Пора отвезти тебя домой.

Я покачала головой.

— Я бы хотела еще ненадолго остаться, — ответила я нарочито небрежно. — Генри вернется из студии толькс через несколько часов, и даже если я опоздаю, он никогда не догадается, где я была. — И я рассмеялась с горькой беспечностью. — Может быть, мне следует ему рассказать!

— Надеюсь, это была попытка сострить, — с опасным хладнокровием произнес Моз.

— Еще бы не надеялся. — Голос мой слегка дрогнул, и я добавила: — В твоих интересах сохранить расположение Генри. В конце концов, ты соблазняешь его жену, забыл? — Я старалась говорить легко и уверенно, как Фанни.

Презрение и злобу прочла я на его лице, но уже не могла остановиться.

— У тебя странные понятия о пристойности, — добавила я. — Вот что я тебе скажу: ты думаешь, человек может пойти на любое преступление, на предательство, главное — сохранить видимость приличия. Не думаю, что тебя волнует, страдаю ли я.

— Ты перевозбудилась, — холодно бросил он.