И шарик вернется… - Метлицкая Мария

– Это же не тебе, а внучке.

Деньги и вправду были очень нужны. Сколько малышке всего надо! Звонили Лялька и Таня, кричали в трубку и поздравляли. Лялька собиралась приехать помочь, Верка ее еле отговорила. А через неделю получила огромную посылку — ползунки, кофточки, шапочки, комбинезон. Все — сказочное и необыкновенное, конечно, из валютки.

А через два месяца Верка собралась в Потьму. На Эммочку дочку было оставлять страшновато, и она позвонила Тане. Таня приехала, Кирюшка остался с Женькой.

Верка показывала Вовке фотографии дочки. Он не отрываясь смотрел на них и плакал. Три дня в холодной казенной комнате опять были раем и абсолютным счастьем.

Верка лежала на Вовкиной груди и шептала:

– Господи! И за что мне такое счастье!

Вовка, закинув одну руку за голову, курил и повторял:

– Какая же ты, Верка, дура!

А она зарывалась ему под мышку и тихо смеялась. Он гасил бычок в консервной банке, стоящей на подоконнике позади кровати, и крепко обнимал ее. «А мне-то за что?» — думал он и не находил ответа. Ему-то точно не за что.

Срок командировки Этьена подходил к концу, Лялька собирала вещи. Конечно, в Париж хотелось. Но расставаться с друзьями, отцом, мамой и даже — с Москвой… Странно устроен человек! Ведь она так мечтала уехать! Да и едет не поломойкой в эмигрантские бараки, а женой обеспеченного человека, хозяйкой квартиры в шестнадцатом округе: две спальни, два туалета, кабинет, гостиная, кухня.

О деньгах заботиться не надо. На работу спешить тоже — если только для удовольствия, говорил муж.

Господи! Париж! Неужели это все — с ней? Конечно, поверить в это было невообразимо трудно. Немного нервничала, как ее примет семья мужа. Понимала, как там относятся к женам из Советского Союза.

«Но, по большому счету, все это ерунда, — уговаривала себя она. — Примут, куда денутся! Такую умницу и красавицу!»

Таня сказала, что провожать не поедет — слишком тяжело, нервы на пределе. Лялька не обиделась — поняла. Встретились на Горького, посидели, как раньше, в «Московском». Выпили бутылку вина, съели по мороженому. Поплакали, посмеялись, спустились в метро. Им надо было в разные стороны.

– Пиши, — попросила Таня.

Лялька кивнула. Они обнялись, Таня резко отвернулась и пошла к поезду. Поезд подъехал. Она обернулась. Лялька стояла на месте и смотрела ей вслед.

У Светика все наладилось. Грех жаловаться — дай бог каждому такую жизнь!

В любовниках у нее ходил теперь один чиновник далеко не среднего масштаба. Приезжал два раза в неделю — больше и не надо, оставлял в спальне на тумбочке деньги. Его водитель привозил полные сумки продуктов.

Светик ни в чем не нуждалась. Райская жизнь! Через полгода подарил ей машину — «Жигули»-«шестерку» бежевого цвета. Светик оказалась лихим и способным водителем. Рассекала по Москве — гаишники салютовали.

Встретилась с Жанкой — так, интересно посмотреть. Пошли в «Националь». Светик угощала. Жанку узнала не сразу — потертая какая-то, прибитая. Старая дубленка — еще с тех времен, — стоптанные сапоги, отросшие волосы, руки без маникюра.

Жанка жадно ела и много пила. Торопливо рассказывала, что живет с одним фарцовщиком, молодым и красивым. Он, правда, жаден как черт и погулять и выпить не дурак, но она все прощает, потому что любит до смерти.

– «До смерти»? — ухмыльнулась Светик. — А это как?

Жанка откинулась на стуле и с сожалением посмотрела на Светика.

– Не понимаешь? — усмехнулась она. — Тогда мне тебя искренне жаль.

– Вот как? — удивилась Светик. И жестко добавила: — Себя пожалей. Жрешь как свинья и на чучело похожа.

Жанка, казалось, не обиделась. Закурила и спокойно сказала:

– Если кого и жалеть, то, по-моему, тебя.

Светик встала, бросила на стол деньги и пошла к выходу. Жанка посмотрела на оставленные бывшей подругой деньги и заказала кофе. Светик села в машину и завела двигатель.

«Идиотка, — подумала она. — Ей ли меня учить! Дура убогая! Просто от зависти дохнет». Светик лихо выехала на проезжую часть и решила поехать на Таганку, в «Березку». Купить, например, новые сапоги или пальто. Все равно — лишь бы себя порадовать. А возможности на это у нее были.

Она громко включила магнитофон, приоткрыла окно и закурила.

– Все хорошо, — сказала она вслух. — Все просто прекрасно. Скоро весна. А потом — лето. И Сочи. Или Пицунда. Море и солнце.

И она почему-то разревелась.

Диссертация шла успешно, защита готовилась через месяц. Замглавврача института по лечебной части уезжала с мужем за границу. Поползли слухи, что готовится замена. Непонятно — из своих или из пришлых. Потом заговорили, что кандидата два — один молодой ординатор, талантливый, но неопытный и к тому же резковатый, не очень умеющий ладить с людьми. А второй — Зоя сразу не поверила — ее любовник. Шептались, что лучше бы он — человек в возрасте, опытный, хорошего, мягкого нрава, неконфликтный и справедливый.

Зоя была ошарашена: «Кто-кто — но этот неудачник! Что его в жизни интересует? Разве он достоин? Работает спустя рукава, честолюбия — ни грамма. Да и какой из него руководитель? Из него же можно веревки вить. Даже защититься за все время не удосужился! Где справедливость?» И Зоя написала письмо главврачу и копию в райздрав. Объяснила все спокойно и аргументированно. Про всех — объективно. И про то, кстати, что тот, молодой, за операции деньги берет, не брезгует — об этом знает все отделение. Разве утаишь? У больных — языки по колено. Но попасть все равно хотели к нему. Хирург он и вправду был от бога. И про «своего» — он, с его мягкотелостью, в два счета развалит всю больницу. Зою вызвал главный, немолодой и опытный мужик, в прошлом партийный выдвиженец. Слушал ее очень внимательно.

– А теперь — конструктивно, — сказал он.

Зоя растерялась:

– В каком смысле?

– В смысле кого вы предлагаете. Может быть, лучше человека со стороны?

– Не думаю, — покачала головой Зоя. — Надо своего, из коллектива. Чтобы человек тонко понимал нашу специфику.

– Ну и какие мысли на этот счет? — усмехнулся он.

Зоя совсем растерялась.

– Кстати, а как ваша кандидатская? — осведомился он.

Зоя объяснила, что через месяц будет готова выйти на защиту.

– Ну-ну, — кивнул он. — Спасибо за неравнодушие.

Зоя кивнула и вышла из кабинета.

Через месяц приказом Зоя была назначена замглавврача по лечебной части. Должность хоть и административная, но не хозяйственная. Медицина на первом месте.

Кстати, кандидатскую она успешно защитила. Ни одного черного шара.

Шура вернулась из роддома одна. Никто ее не встретил. Тетка молча посмотрела на нее и в комнату, где лежал ребенок, не зашла. Шура вышла на кухню выпить чаю. Раиса сидела за столом и барабанила пальцами по столешнице.

– Ну, что надумала? — наконец спросила она.

– Жить надумала, — ответила Шура. — Ребенка растить.

– Ребенка, значит! И это вот ты называешь ребенком?

Шура повернулась к ней и тихо сказала:

– Молчи, сволочь! — И вышла из кухни.

Молока теперь было полно, заливалась просто, а ребеночек грудь не брал. Кормила его из пипетки. Пришел участковый врач, старенький педиатр Сергей Петрович. Он еще пользовал маленькую Шуру. Осмотрел младенца и тяжело вздохнул:

– Не справишься, Шурочка. Не поднимешь. Такие детки — беда на всю жизнь. Беда и адский труд. И еще — деньги, деньги. Массаж, грязевые курорты, море. Тренажеры. Усилия колоссальные, а сдвиги — на копеечку, если вообще будут. Пенсию по инвалидности получать станешь крошечную. Сама работать не сможешь. Помощи ждать неоткуда — я так понимаю. И еще — мама больная. Хорошо, если он сядет. Стоять и ходить точно не будет. Ложку в руках не удержит — ДЦП. Давай в дом малютки оформим. Есть профильные, неплохие. А дальше — интернат. Там и врачи, и педагоги, и программы специальные. Подумай, Шура. Крепко подумай.

– Я подумаю, — тихо сказала Шура.

– Вот и ладненько. А как сына назвала?

– Петя. Петруша.

– Хорошее имя, — кивнул Сергей Петрович и направился к выходу. Шура вышла в прихожую и закрыла за ним дверь.

Зашла тетка. Посмотрела на ребенка, села на стул.

– Шурка, не ломай себе жизнь. Родишь еще. Здорового. Как мы управимся? Любка, да еще этот, — она кивнула на младенца.

– «Этот» — твой внук, между прочим, — ответила Шура.

– Да какой внук! — Тетка махнула рукой. — Не внук, а мышонка какая-то. Я — при Любке. На хозяйстве. Летом в деревню поеду. Отдай его, Шур, и живи себе. Ему там лучше будет. Вон, и врач этот говорит!

– Выйди, — сказала Шура. — Не доводи до греха.

Шура взяла сына и пошла к маме. Мама посмотрела на ребенка и зашевелила губами.

– Что, мамочка? — встрепенулась Шура.

Мать заплакала и закрыла глаза.

К полугоду мальчик не сел, не опирался ножками и не хватал ручками Шурин палец. На игрушках взгляд не фиксировал, даже на Шуре взгляд не останавливал. Не гулил и не агукал. Лежал тряпочкой и тихо попискивал.