Ловушка для вершителя судьбы - Рой Олег

– А эти женщины? – Алексей смотрел на то, как полупрозрачные дамы рассаживаются на заранее приготовленных местах. Толстушка в голубом платье пригладила длинную юбку и удобно устроилась на сиденье, сложив на коленях полные руки. Ее поза была такой уютной, такой милой и домашней, не хватало только вязанья в руках и пушистого кота, свернувшегося калачиком у ее ног. А женщина с напряженным взглядом, похоже, была совсем из другого теста. Она расправила плечи, чинно опустилась на скамью. Сидела, не шевелясь, держа спину идеально прямо, так ровно, словно ее локти отвели назад и просунули между ними и спиной узкую палку. Когда-то Алексей читал о том, что такое проделывали в дворянских семьях, сажая детей за стол, дабы у подрастающего отрока была в дальнейшем безупречная осанка.

– Эти женщины, увы, не заслужили вечной памяти, – грустно ответил ангел. – Та, в голубом шелковом платье, умерла очень давно, при этом не оставив в вашем мире никого, кто бы о ней горевал. Разве что грустили ее родители, да и те не особенно… У них было много детей и трудная старость, а рано умершая дочь прожила, по их мнению, не слишком достойную жизнь.

– А тот пожилой человек?

– Это тоже печальная история… Впрочем, не буду ничего тебе рассказывать, ты сам скоро все узнаешь. Вообще, я не очень удачливый хранитель, как ты сейчас поймешь, – он развел руками и крыльями. – Ну а теперь извини. Сейчас начнется Суд, и мы не сможем больше разговаривать. Прости меня… если, конечно, сможешь. И помни, что я любил тебя сильнее остальных, и все мои надежды были связаны с тобой.

Внезапно в зале что-то изменилось, послышался легкий приятный шум, похожий то ли на шорох ветра в листве, то ли на журчание далекого лесного ручья. Писатель почувствовал, что ему вдруг стало теплее и как-то… комфортнее, что ли. Обернувшись, Алексей с изумлением увидел, что пустовавшее только несколько мгновений назад помещение запомнилось несметным множеством фигур с такими же, как у его собеседника, крыльями за плечами. В общем-то, они были сильно похожи на тех, что во все времена изображались художниками, – вроде бы люди, но какие-то необычные, другие… С выработанной за годы писательского труда наблюдательностью он сразу обратил внимание на то, что далеко не все ангелы, среди которых были существа как мужского, так и женского пола, выглядели красавцами или красавицами. Скорее, они были похожи на обычных людей, разного роста, возраста и комплекции, цвета волос и кожи, одетых в костюмы различных стран и эпох. Традиционных служителей Всевышнего напоминали только трое из собравшихся, расположившихся поодаль и державшихся с такой невозмутимостью и таким достоинством, что не возникло ни тени сомнения – это и есть Судьи.

– Прошу тишины! – торжественно произнес один из них, высоко подняв руку. – Начинаем Суд над хранителем, ранее звавшимся Мечтателем, а теперь получившим имя Зачитавшегося.

Оживление тотчас смолкло, вокруг воцарилась такая тишина, что Алексею сделалось как-то не по себе. Тем более что все взгляды в этот миг вдруг обратились на него.

– Мы начнем с вас, если вы не возражаете, – проговорил второй Судья.

Алексей пожал плечами. Как он мог возражать, если толком не знал, о чем идет речь? Но уже через несколько мгновений он понял, что сейчас произойдет нечто совершенно особенное. То, чего он не забудет никогда.

Дымка на одной из «стен» вдруг стала сгущаться и уплотнялась до тех пор, пока не образовала некое подобие объемного экрана. Писатель взглянул туда и чуть не вскрикнул от неожиданности. Перед ним возникла абсолютно живая картинка.

– Это же мой дом, – пробормотал ошеломленный Алексей, – в Акулове… А это я. Неужто это я? Как же странно и непривычно – видеть свою жизнь со стороны…

«Кленовый лист без всякого сожаления оторвался от материнской ветки и полетел, полетел, замирая от новой, стремительно меняющейся картины леса, которая постепенно открывалась перед ним. Березы и ели, соседи по опушке, только миг назад такие родные, знакомые до каждой иголки и листка, вдруг куда-то отодвинулись, приобрели новые очертания и стали далекими-далекими. А им на смену пришли другие – вроде бы и похожие, и в то же время совсем иные…

Листочку было весело и любопытно. Всю свою жизнь – весну, лето и осень – он провел, покачиваясь на ветке большого дерева, вздрагивал от дождя, перешептывался во время ветра с друзьями да глядел по сторонам. Это было скучновато, хотелось чего-то нового, перемен, впечатлений… А сейчас, когда знакомые деревья и даже их тени остались позади, листку на секунду стало жаль своей уютной и привычной родины – старого клена. Но только на секунду, потому что сильный порыв ветра высоко взметнул листок вверх и добавил новые краски в его полет, заставив забыть о грустных мыслях.

– Эх, лечу! – затрепетал от восторга лист. – За мной, за мной летите! Тут столько простора! – Он старался перекричать ветер, подбадривая своих собратьев. И точно следуя его призыву, несколько таких же красно-желтых кинулись вслед за ним, кружась и натыкаясь друг на друга. Кто-то, подхватываемый ветром, резко взлетал, а кто-то тихо оседал на землю и сливался с красочным ковром, устилавшим осенний лес.

Еще порыв ветра – и лес навсегда остался позади. Счастливый путешественник долетел до стоявшего на опушке большого деревянного дома, сложенного из толстых сосновых бревен, которые так тесно прижимались друг к другу, что даже вездесущим муравьям нелегко было отыскать лазейку внутрь.

Кленовый листок затрепетал от счастья: всю свою маленькую жизнь он мечтал прикоснуться к этим бревнам, чтобы понять секрет этих голых – без корней, без коры, без веток сучков и листьев – деревьев. Старый клен рассказывал своим многочисленным детям, что видел, как много-много лет назад крепкие мужчины свезли сюда целую гору сосновых бревен и потом громоздили их одно на другое, громко и весело переговариваясь. Соседка-ель, еще более старая, чем клен, утверждала, что этот дом из множества деревьев – тоже живое существо. Пусть у него нет корней и листьев, зато внутри обитают эти странные и загадочные существа – люди.

Листочек очень любил слушать такие истории. Он иногда видел людей, которые приходили погулять в лес, и всегда очень хотел узнать, что же у них там, внутри их жилища? Но, покачиваясь на своей ветке, мог разглядеть только наружную стену дома. Солнце нещадно палило бревна, по ним стучали косые ливни, но, удивительное дело, – не прорастали на стене ни мхи, ни грибы, ни лишайники. «Наверное, – думал кленовый листок, – там, с другой, невидимой, стороны тесно прижавшихся друг к другу голых стволов спрятано что-то очень-очень интересное. Ах, если бы хоть ненадолго заглянуть туда!»

И вот теперь он был так близок к разгадке!..

«Ах, как это замечательно! Сейчас я узнаю все-все!» – засмеялся лист, подставляя яркий резной бочок попутному ветру. И вдруг капли дождя, как барабанные палочки, застучали по упругому парусу, и листок стал стремительно терять высоту. «Что же это? – удивленно подумал путешественник. – Зачем мне сейчас эта тяжесть, эта вода?» Но тут, на его счастье, верхушки деревьев зашумели, закачались из стороны в сторону и выдохнули новую порцию ветра. Играя с листком, словно с бабочкой, ветер с силой швырнул его прямо в оконное стекло дома. Листок вцепился в эту прозрачную, как роса, преграду и замер в предвкушении.

Там, внутри, все было незнакомым, необъяснимым. Там, к его удивлению, не оказалось ни деревьев, ни кустов, ни травы, ни цветов; птицы не перелетали с ветки на ветку, да и веток там никаких не было. Какие-то странные, непонятные предметы – и ни малейшего движения, ни звука, ни шороха.

«Значит, старая ель ошибалась, – огорчился лист. – Здесь нет никакой жизни, все здесь давно умерло. Вот же удивится она, когда я принесу ей это известие!»

И только он так подумал, там, за стеклом, произошло легкое, еле-еле заметное движение. Любопытный путешественник еще теснее прижался к стеклу, чтобы получше рассмотреть. Внутри дома он увидел нечто похожее на гору осенних листьев – и это нечто зашевелилось, покачнулось и снова замерло.

«Вот здорово! – обрадовался наблюдатель. – Там все-таки кто-то живет!» Присмотревшись, он понял, что за гору желто-оранжевых собратьев он принял большой кусок яркой мохнатой ткани, которая громоздилась на человеке, хозяине дома. И эту солнечную ткань, и человека под ней он знал: летом тот часто выходил в сад, расстилал на зеленой траве свой любимый желто-оранжевый плед, ложился на него и на долгое время замирал в блаженстве.

«Да-да! Это они, – обрадовался кленовый листок человеку и пледу как знакомым. – Где-то здесь, наверное, и их третий друг, который все время качается от ветра…» Под третьим другом он подразумевал кресло-качалку, которое все лето простояло под большой старой грушей и стало хорошо знакомо обитателям леса.